.

Людвиг Больцман как теоретик, воспоминания Майера о Людвиге Больцмане

Стр. 196

(после отдыха в Абацце ЛБ посещает естественнонаучное собрание в Мюнхене, где он 22 сентября 1899 г. читает лекцию «О развитии методов теоретической физики в новейшее время»)

Лоренц1 прочувствованно оценил это в своей памятной речи, посвященной ЛБ в 1907 году: «(...) в глубине своего сердца он был теоретиком; ему нравилось настойчиво упоминать об этом и в шутку, и в серьез и он никогда не переставал говорить о развитии теории, прояснении и сохранении ее основ как о задаче своей жизни. ,Развитие теории – это идея, наполняющая мои чувства и труды.‘ Когда он говорил таким образом, то имел ввиду не только прояснение той или иной группы явлений, но

Стр. 197

выявление цельной картины мира и жизни, с которой его физическая концепция была переплетена теснейшим образом.»

Стр. 200 (I)

(Венские годы конца 1890-х были не только вершиной его славы и творческой деятельности, но стали последним периодом его активной научной жизни.)

Если смотреть с точки зрения последующих лет, то едва ли не предсказанием становятся слова его лекции о развитии методов теоретической физики, прочтенной в Мюнхене осенью 1899 г.:

«Действительно интересные вопросы! Можно почти пожалеть о необходимости умереть задолго до их разрешения! О, нескромный смертный! Твой жребий – радость вида продолжающейся борьбы!

Между прочим, лучше разрабатывать близлежащее, нежели ломать голову над столь отдаленным. Наш век и так много достиг! Наступающему столетию достается в наследство неожиданное изобилие положительных фактов и аппетитное просеивание и рафинирование научных методов. Хор воинствующих спартанцев взывал к юношам: будьте еще смелее нас! Если мы, следуя древним традициям, хотим приветствовать новый век благословением, то мы,

Стр. 201 (I)

в гордости подобные спартанцам, можем пожелать ему стать еще величественнее и значимее, нежели век уходящий.»

Стр. 204 (I)

Штефан Майер прекрасно обрисовывает обстоятельства и личное положение ЛБ в это время в письме к Гансу Бендорфу:

«Мои воспоминания охватывают время с 1894 года, когда Больцман приехал в Вену, до его смерти в 1906 году. Что было до того, известно мне лишь по рассказам, да ты и сам знаешь лучше. […]2

Мои личные воспоминания в большинстве своем являются, в общем-то, зрительными, так что их трудно описать словами. Когда я представляю его катающимся на коньках –

Стр. 206 (I)

скорее энергично, нежели артистично; когда я вижу его сидящим за роялем, на котором он, несмотря на толстые руки и, казалось бы, неуклюжие пальцы, великолепно умел играть; когда я вспоминаю от том, как он прогуливался в парке при ратуше со своей дочерью, о существовании которой он, погруженный в глубокие раздумья, очевидно совершенно позабыл, и о бесчисленных ситуациях в институте, … то я вновь живо вижу его образ перед глазами, однако рассказать об этом что-то более подробное я не могу.

Моим первым большим впечатлением о нем стала его речь (1894) на собрании естествоиспытателей в Вене, когда он говорил о проблеме полета и запустил в воздух зала музыкального собрания модель Вильгельма Креза. Но, поскольку ты был тогда протоколистом, ты знаешь об этом лучше меня.

В институте в начале у него были непростые отношения со старыми сотрудниками – механиком Седлачеком и лаборантом Даммом. Они знали Больцмана еще с тех пор, как он был студентом в Ердберге3, и особенно Дамм был взбешен тем, что ,Буа‘ [мальчишка] теперь будет его начальником. Им было тогда уже около 70-ти лет. Ты наверняка помнишь странную конструкцию аудитории со встроенным возрастающим деревянным помостом.4 Под ним находилось достаточно большое пустое помещение, в котором Дамм прятал все, что он не хотел давать или не доверять Больцману. Там он укрывал все ртутные провода, стеклянные предметы и прочее, для того, чтобы ,Буа‘ их не мог найти. Седлачек находился на ступень выше. О нем я вспоминаю, как он, после подключения электричества в институте, предпринял попытку разрядить два конца посредством разрядника – деревянная ручка меж двух толстых подвижных клещеобразных кусков шнура, имеющих на концах маленькие медные шарики. Он знал о таком еще со времен электромашин и ожидал увидеть особо красивые вспышки. Его испуг от короткого замыкания был немалым. Еще он обычно брал взаймы серебряные гульдены под предлогом их очистки. Для этого он клал их в слабый раствор азотной кислоты и таким образом собирал нитрат серебра, который он впоследствии продавал.

Его ассистентом, доставшимся ему в наследство от Я. Штефана, в 1894.1897 гг. был Густав Йегер, с которым они друг друга очень хорошо понимали. На нас, студентов, он произвел неизгладимое впечатление, несмотря на высокий, сумасшедший голос и множественные «итак», которыми он начинал едва ли не каждое предложение и которые рассчитывались как «число итак за лекцию».

В 1896 году я, насколько мне известно, первым из его венских слушателей (вместе с Ф. Экснером и Вейделем5) сдал мой экзамен на степень доктора. Я еще помню, как он, между прочим,

Стр. 206 (I)

спросил меня о взаимосвязи между степенями свободы и соотношении специфических теплот – то есть то, о чем он только недавно читал лекцию и что я поэтому знал. В остальном же он обыкновенно имел привычку говорить на экзаменах сам и предоставлял кандидату лишь изредка вставить слово, или показать, что он следует мыслям экзаменатора.

Только на экзаменах на профессорскую степень он давал говорить самим кандидатам, потому что, как он объяснял, хотел использовать возможность узнать кое-что о новых специфических областях науки.

О том времени, когда мы посещали его лекции, ты и сам знаешь достаточно. Я посещал их еще и долго после того, когда начал работать его ассистентом, с 1897 года, однако ассистировал ему только в том, что раздавал семинарные задания, которые мы копировали совершенно старомодным способом. Сданные ему чтения он просматривал очень редко.6 Среди замечательных воспоминаний есть явление на лекцию продавщицы апельсинов, своеобразным пением рекламирующей свой товар – мне понадобилось тогда все мое красноречие, дабы выдворить ее. Лекции вообще редко проходили без помех, поскольку за доской находилось маленькое помещение, ведущее к клозету, где и во время лекций бывают посетители.

В позднейшие годы он на семинарах обращался к чтению некоторых собственных работ, чьего развития он желал. Я вспоминаю, как Ганс Бенндорф должен был это читать, однако запнулся на том месте, где Больцман писал ,как из этого легко видно…‘ Это было посреди трудной главы и БДФ7 пошел к Больцману и попросил его объяснить этот вывод. ,Это мы сейчас быстро выясним‘, сказал Больцман и они вместе склонили головы над книгой. Спустя несколько часов, однако, Больцман все еще не мог понять, ,как он это тогда так легко увидел‘. Тогда он пригласил БДФ к себе домой, тогда еще на Тюркенштрассе 3, и там они просидели тогда не только пол ночи, но и весь последующий день, пока Б. снова не понял, как он при написании своего труда это так легко увидел.

С этих пор происходит и его поговорка: ,Итак, разницу между внутренним и внешним потенциалом я уже начинаю понимать, но разницу между почтенным и почетным я, кажется, не пойму никогда.‘ Лекции он, как и все физики, читал неохотно, и с радостью использовал малейшую возможность их отменить. Так, к примеру, он необычайно радовался, когда я ежегодно перед 4-м ноября сообщал ему, что в этот день я должен присутствовать на генеральном рапорте8 и поэтому не могу присутствовать

Стр. 207 (I)

и что многие слушатели также не смогут прийти. ‚В этом случае, конечно же, лекция отменяется‘ – таковым был его ответ, данный с заметным облегчением. Так же и при подготовке лекций иногда ощущались пробелы; в таких случаях он начинал «мечтать», однако делал это всегда чрезвычайно талантливо, хотя зачастую и не мог сделать так, чтобы это было незаметно. Я вспоминаю, как он пришел совершенно неподготовленным и, полный наивности и любезности, рассказал, как незадолго до лекции, когда он как раз собирался заняться подготовкой материала, к нему пришла его дочь с домашними заданиями, которые ей никак не удавались, и как, разумеется, приоритет перед всем остальным был отдан оказанию помощи.

Я не могу описать то волнение, которое поднялось, когда его старшая дочь пропала в тот день своей матуры и мы все вместе искали ее до тех пор, пока не прошло время экзамена и она не нашлась в погребе. Кстати, она впоследствии сдала экзамен на отлично.

Оригинальным было и способ приема нового механика, Карла Корнгера, когда Седлачек, которому к тому времени было уже за 80, наконец-то ушел на пенсию. Когда я представил Больцману кандидата, завязался следующий разговор: Б: ,Итак, Вы женаты?‘ К: ,Нет.‘ Б: ,Что ж, мне было бы, однако, желательно, чтобы Вы были женаты!‘ К: ,Но ведь, если господин советник считает, - я же состою в отношениях, и ребенка мы тоже уже ждем, так что если господин советник считает…‘ Б: , Итак, мне бы хотелось, что бы Вы женились!‘ И Корнгер женился, у них родилось четыре дочери, а он сам работал позже механиком в институте радио, пока не ушел на пенсию в 1938 году.

Одним из его первых приобретений в Институте физики был большой, очень мощный электромагнит, настолько тяжелый, что его невозможно было поднять по лестницам старинного здания, в котором располагался институт, так что пришлось со стороны двора привязать его к канатам и втащить через окно. В этой ситуации Больцман произнес слова, которые потом постоянно цитировали: «Я надеюсь, магнит не будет сплющен»;9 не знаю, может быть ты помнишь этот случай и особое значение этих слов. Полюса магнита были жестко соединены с прикрепленным снизу медным чурбаном, и во время моих многочисленных занятий с этим магнитом я мог удостоверится, что он действительно не был «сплющен», когда его включали.

Теперь передо мной всплывает еще одна картина. Я отдал распоряжение о реорганизации библиотеки. Периодические издания были отделены от остальных и размещены все вместе, причем я следовал принципу, что издания тех лет или те журналы, которые использовались реже, были размещены на верхних полках стеллажей, так что требовалась лестница, чтобы достать их. Хазенёрль не раз описывал сцену, как я убирал журнал Динглера, стоя на лестнице, в тот момент, когда в комнату зашел Больцман. Я не могу так же замечательно пересказать это, к тому же и теряется интонация. Б.: «Итак, что же Вы там делаете?‘ Шт. М.: «Я заново организую книги и убираю реже читаемые на верхние полки.‘ Б.: ,Что это у Вас сейчас в руках?‘ Шт. М.: ,Журнал Динглера, которым нечасто пользуются.‘ Б.: ,Что ж, да, журналом Динглера пользуются нечасто.‘ Шт.М.: ,поэтому правильно,

Стр. 208 (I)

что я убираю журнал Динглера на верхнюю полку и освобождаю место для более часто читаемых газет.‘ Б.: ,Что ж, журнал Динглера действительно пользуются нечасто‘… Хазенёрль утверждал, что он полчаса слушал, как мы разговаривали о редком использовании журнала Динглера, и очень наглядно представлял это при помощи соответствующих жестов. Однако это все переживания и воспоминания, которые не будут интересны никому кроме нас, тех, перед чьими глазами все еще стоит Больцман.

Однажды мы спросили Больцмана, как он относится к работам Г. Яуманна, использующего, как известно, довольно своеобразную форму представления и математического языка. ,Что ж, - ответил Больцман, - зачем же я буду учить китайский, чтобы на китайском узнать то, что я и так уже знаю на немецком!‘

1 Голландский физик Гендрик Антон Лоренц (1853-1928)

2 Здесь речь идет о приведенной выше цитате, относящейся к жизни в Граце: «Так, к примеру, мне часто рассказывали историю о приобретении коровы, потому что он непосредственно хотел иметь для детей молоко. Через несколько дней после покупки коровы он вроде-бы пошел к коллеге-зоологу и спросил: как кормить такое животное и как сделать так, чтобы оно давало молоко. В Граце он подружился с Нернстом, учившегося у него и часто посещавшего его впоследствии.» Сноска автора.

3 Штефан Майер имеет ввиду старый институт физики в городе Ердберге. Сноска автора

4 Штефан Майер, вероятно, имеет ввиду период второй венской профессуры ЛБ, то есть 1894-1900 гг. и, таким образом, строение аудитории на Тюркенштрассе. Сноска автора

5 Хуго Вейдель (1849-1898) был вплоть до своей смерти ординарным профессором химии в Венском университете. Сноска автора

.6 Имеются ввиду рефераты. Сноска автора.

7 Таким образом многие, и Бенндорф в том числе, всегда сокращали его имя.

8 В императорско-королевской армии, вероятно как годичный доброволец, т.е. как офицер резерва. Сноска автора

.9 Цитата в тексте по-английски.


 Людвиг Больцман (4): ЛБ как философ (1902-1906)

 Когда ЛБ предложили профессуру Маха, он с радостью согласился. Студенты и общественность ожидали с нетерпением его первого выступления в качестве философа.

Сам ЛБ тогда утверждал, что он хорошо знает творчество Маха и готов читать лекции в его духе. Уже в своих философских работах из середины 90х гг. он писал, что был введен в философию работами Маха.

Автор считает необходимым различать между отношением ЛБ к Маху, и отношением Маха к ЛБ. В области философии Мах несомненно был для ЛБ, особенно в последние годы, неоспоримым авторитетом. Следует заметить двойственное отношение ЛБ к идеалу – если он считал идеал вне науки святым делом, то он в то же самое время презирал таких идеалистических философов как Беркли (главный вдохновитель Маха). Мах, со своей стороны, высоко ценил в ЛБ как физик, считая его, однако, дилетантом в философии. Но автор также замечает, что точных исследований этого вопроса пока не хватает. Что касается оценки философских достижений ЛБ, то автор в основном согласен с Махом.

Хотя ЛБ и М явились противниками в физики, никакой враждебности в их личных отношениях не наблюдается в письмах ЛБ к М (М наверно относился к ЛБ более холодно)

 Стр. 258

 Штефан Майер, имевший хорошую возможность наблюдать происходящее со стороны, вспоминал в 1944 г. по отношению к Бенндорфу: «После своего возвращения из Лейпцига он добавил к своей прочей деятельности еще и лекции по естественной философии, в качестве наследия Маха. После нескольких первых, очень остроумных лекций, дело это, однако, забуксовало и не приносило ему более никакой радости».

Не смотря на то, что ЛБ очень интересовался вопросами философии, он не был профессиональным философом; ему не доставало ни необходимого образования, ни желательного спокойствия, постоянства и уравновешенности в суждениях.

 Стр. 259

 Франц Брентано был одного мнения с Майером, когда он в своих воспоминаниях о ЛБ 1908 года жаловался Маху, что так поздно лично познакомился с ЛБ:

[…] «Похожее чувство у меня было и по отношению к Больцману, когда он неожиданно оказался моим гостем в Беллогуардо [возле Флоренции] и оставался им несколько недель, постоянно жадно слушая и понемногу развивая передо мной свою аритмософию (как я окрестил это его детище). Настоящего философского интереса и откровенной любви к правде этому в научной области высочайше одаренному человеку тоже хватало. И при этом, к каким только удивительным спекулятивным выводам он не приходил!»

(ЛБ критикует Шопенгауэра;)

Мах, наблюдавший за ЛБ, как и вообще все философы, со смесью презрения и раздражения, не видел в этом ничего злонамеренного

Стр. 260

и не сомневался в том, что «его стремления были добрыми», считал его, однако «невероятно наивным и бесцеремонным» человеком, «не имеющим чувства меры дозволенного».

По состоянию здоровья, ухудшившегося уже к концу 1903-го года, ЛБ редко читал лекции по естественной философии, да и их качество от этого наверно страдало. Весной 1904-го его здоровье стало настолько плохим, что 29-го апреля 1904 г. он был вынужден отменить лекции на текущий семестр по причине «сильной нервной депрессии» и писать в министерство о временном отказе от гонорара. При этом к январю 1905 года он чувствовал себя как щука в карповом пруду философии.

Стр. 261

В 1907-м году, то есть всего лишь год спустя поле смерти ЛБ, вышла в свет небывало резкая статья «Людвиг Больцман как философ» за авторством тогда 30-летнего священника Алоа Мюллера, который только в 1913-м году закончит курс математики и физики и в 1921 году в Боннском университете сдаст экзамен на преподавателя. Из статьи следовала сокрушительная оценка деятельности Больцмана как профессионального философа (речь шла только об этой сфере): «Больцману было неизвестно, что такое философия»; «ему не доставало в философствовании именно того, чем он в высшей степени обладал в физике: знания основ в результате их изучения, самовыучки и метода, широкого взгляда на специфику области, которую он всесторонне исследовал».

Стр. 287

К концу 1905-го года ЛБ чувствовал себя нехорошо, ему приходилось «вновь ужасно» страдать от своей «старой беды, неврастении»; слабость зрения удручала его, астматические недуги и сильные головные боли мучили его и, как уже в 1904-м году, на рождество он вынужден был оставаться в постели. И, хотя его физическое состояние очевидно улучшилось в январе 1906 г., «большая душевная депрессия» еще оставалась. Он писал Брентано: «Как я завидую Вашим всегда одинаковым веселости и довольству. Вы действительно настоящий философ. Мне же уже 62 года, однако я ничуть не предрасположен к душевному покою. В такие периоды хандры я смотрю в мрачном свете на мои философские выводы, да и вообще на возможность философского познания». Так он не чувствовал себя в состоянии исполнить свой непосредственный философский план по созданию априористской теории познания; испытывал «непреодолимые затруднения», даже «отвращение» при мысли о «завершении чего-либо», а себя считал «достигнувшим невероятно низкого уровня интеллектуальной энергии» и неспособным читать свои лекции.

 


 

 

Людвиг Больцман (5): Берлин

В августе 1888 г. ЛБ все же пытался еще раз отменить это решение и по этому поводу обратился к Р. Вирхову. Но все попытки были напрасны – вместо ЛБ был назначен Макс Планк.

После этой истории ЛБ был душевно и физически совершенно изможденным. Он поэтому шел в отпуск. После возвращения он опять пытался получить профессуру – безуспешно.

Причины его ухода в Мюнхен (по мнению автора): смерть сына, уход Эттинсгаузена, его главного сотрудника при управлении института, из факультета, и, наверно, сплетни в городе.

Стр. 98 (I)

Из резолюции факультета университета Берлин, вынесенной 1-го декабря 1887 г.

«Господина Людвига Больцмана, 1844 года рождения, в настоящее время являющегося ординаторским профессором физики и директором Института физики в университете г. Грац, мы называем на третьем месте не потому, что его значение в научном мире меньше, чем первых двух кандидатов,1а потому, что он направил свою деятельность в более математическую область теоретической физики. При этом, однако, в нем настолько жива потребность проверить свои представления опытным путем, что он оставил свое место в Венском университете, где, кроме математики, он преподавал исключительно математическую физику, ради того, чтобы в Граце иметь возможность вернуться к экспериментальной физике.

Стр. 99 (I)

Там, в Институте физики он работал в течение двух семестров, поэтому его настойчивость и требовательность в проведении опытов хорошо известны настоящему директору этого института. […] Кроме того нельзя не осознать того, что труды господина Больцмана здесь упадут на более плодородную почву, нежели у него на родине.

В Германии есть еще много физиков, превосходных в своей экспериментальной деятельности, однако никто из них не решился посвятить себя руководству практических занятий.

[…]

Если Вашей светлости удастся привлечь одного из двух первых кандидатов на место профессора экспериментальной физики, то г-н Л. Больцман абсолютно бы подошел для того, чтобы пригласить его читать теоретическую физику.

Стр. 100 (I)

Он в действительности в высшей степени проницательный и остроумный математик, которому удалось разрешить несколько из труднейших и абстрактнейших задач механической теории теплоты. При его назначении нужно было бы только позаботиться о том, чтобы он имел возможность самостоятельно проводить свои собственные опытные работы.

Мы в высшей степени желали бы подобной комбинации, то есть одновременного приглашения г-на Кунда, или Кольрауша для экспериментальной физики и г-на Больцмана для теоретической, и сочли бы ее наиболее соответствующей интересам университета. […]»

Стр. 108 (I)

Когда ЛБ 6-го апреля 1888 года подтвердил Алтхофу2 получение грамоты с назначением на должность, он попытался предпринять слабую попытку отступления, указав на свою миопию, «слабость» своего зрения, которую он в Берлине хотя и не скрывал, однако и не сделал подробного медицинского анализа. Теперь же он побывал у офтальмолога – своего коллеги на медицинском факультете Изидора Шнабеля3 - объявившего, что «непосредственной опасности для моих глаз нет, однако она в моем случае гораздо более вероятна, чем при обычном состоянии глаза, и необходима чрезвычайная осторожность. Так что я, в отличие от человека с полностью здоровыми глазами, совершенно неспособен более выполнять утомительную работу и мог бы, по крайней мере в первые годы, в каждом семестре читать только часовые частную и бесплатную лекции.» После этого вступления ЛБ предложил еще одно обследование и отказ от его «столь почетного места в Берлин в последний момент».

Заключение Шнабеля ЛБ к этому письму не приложил. Он вообще попросил о нем лишь 14-го апреля 1888 года – то есть в тот самый день, когда в Берлине Альтхоф написал ему письмо, в котором сообщал, что там совершенно не смущены его близорукостью, и когда ЛБ сообщил в Граце Кюбеку о своем решении, при помощи врачебного заключения сложить с себя обязательства перед Берлином.

Стр. 112 (I)

24-го июня 1888 года ЛБ наконец-то сделал давно уже запоздавший шаг и отправил в Берлин просьбу об отставке. ЛБ действительно не преувеличивал, когда писал в Берлин:

«Шаг, который я, преданный Вам нижеподписавшийся, теперь делаю, стоил мне мучительной борьбы, которая да послужит оправданием тому, что я лишь теперь смог на него решиться. При вступлению на мою новую должность в Берлине я перешел бы к совершенно новому для меня предмету математической физики, поскольку здесь, в Граце, я читаю исключительно экспериментальную физику, причем в основном медикам и фармацевтам. Я, правда, читал в течение более 15-ти лет начала математической физики вместе с введением в дифференциальное и интегральное вычисление, и, кроме того, в течение всей жизни занимался некоторыми особыми главами этого предмета. К ним относятся и мои теоретические исследования, нашедшие теперь для меня столь почетное признание.

Однако многими большими и важными областями математической физики я до сих пор почти полностью пренебрегал. Во время моего первого приезда в Берлин радостное возбуждение заставило меня поверить, что это упущение можно легко исправить. Сейчас же, когда я действительно попытался заняться этой работой, мне стало ясно, что без постоянного напряжения глаз я с ней не справлюсь, что было бы, согласно приведенного под литерой «А» медицинскому заключению, сопряжено с большой опасностью для моего зрения. Я не мог, не обладая медицинским образованием, предвидеть этого, находясь в Берлине, а недостаток свободного времени помешал мне уже тогда получить врачебную консультацию.

С другой стороны, это противоречило бы моей совести, прими я столь ответственную профессуру без полного знания представляемого мною предмета.

Поскольку я уже получил назначение, то, в этих обстоятельствах, мне не остается ничего иного, как просить высокое министерство милостиво освободить меня от принятых обязательств и принять мою отставку, с чем я связываю и смиренное прошение не гневаться на меня за все те хлопоты, которые я доставил своей неосмотрительностью, поскольку я сам болезненно переживаю эту ситуацию, не будучи способным ее изменить, и к тому же мучаюсь нервной болезнью, о чем прикладываю медицинское освидетельствование под литерой «В».»

Стр. 114 (I)

9-го июля 1888 года король Пруссии отменил приказ о назначении ЛБ; 2-го августа это было сообщено ЛБ. 6-го – Академии наук в Берлине

Стр. 115 (I)

и 8-го августа – общественности и академическим структурам Берлинского университета.

Однако уже неделю спустя ЛБ, мучаясь «день и ночь горьким раскаяньем об этом поступке, совершенном в состоянии сильнейшего возбуждения», в письме от 16-го июля, Грац, спросил Альтхофа, нет ли еще возможности, повернуть все вспять:

«Это было бы нескромно просить о кратчайшей телеграмме со словами «поздно», либо «еще возможно». В последнем случае я сам приехал бы в конце этой недели в Берлин, дабы лично просить прощения за мои поступки, причиной которых является нервная болезнь, поражающая меня вот уже второй раз в жизни и спровоцированная в том числе и необычайно напряженными задачами моего ректората в этом году.» Франц Эйльхард Шульце4 взял на себя заботу о том,

Стр. 116 (I)

чтобы сообщить ЛБ от министерства, «что уже существует Высочайший указ, так что ничего нельзя уже изменить.» Шульце отметил в этой связи по отношению к Альтхофу, что «это лучше и для г-на Больцмана, и для Берлинского университета».

Однако Больцман не переставал предпринимать дальнейшие попытки вернуться в Берлин и попросил о посредничестве самого Рудольфа Вирхова5, оказавшись с ним Кернтене под одной крышей. Его письмо попало к Альтхофу только 27-го сентября 1888 г., оставшись без ответа.

Стр. 120 (I)

(Положение ЛБ в Граце ухудшилось после того, как стали известны обстоятельства его аферы с Берлинским университетом, так что он искал случая покинуть Грац.)

9-го июля 1890 г. он написал в министерство в Вене:

«Преданный Вам нижеподписавшийся, получил в этом семестре приглашение занять место профессора по теоретической физике в университете г. Мюнхена. По зрелом размышлении о полном объеме предстоящей там работы он пришел к выводу, что это место более соответствует его индивидуальной научной направленности, нежели его настоящее положение в Граце, и что там он скорее будет иметь возможность, использовать только что данные ему способности на благо и пользу науки и академического преподавания. Потому он решил ответить на призыв и только что получил известие о своем назначении профессором в университет г. Мюнхена.

Он почитает теперь своим долгом выразить свою теплейшую и глубочайшую признательность королевско-императорскому правительству за необычайно почетное и осчастливливающее признание, а так же за деятельную поддержку его научных изысканий, которые он всегда находил в Австрии, и уверить, что только внимание к исключительно научному интересу заставляет его покинуть австрийскую государственную службу, на которой он более 20-ти лет был столь счастлив, и где ему было оказано столько внимания и почестей.

Посему он просит милостивейшей отставки с его настоящей должности профессора в Граце с 1-го сентября 1890 года, поскольку он предполагает занять свое место в Мюнхене уже со следующего зимнего семестра, и одновременного извещения о выходе из австрийского подданства.

Др. Людвиг Больцман, королевско-императорский надворный советник и профессор физики в университете г. Грац.»

Стр. 121 (I)

Факультету, так же как и министерству, было понятно, что эта потеря «знаменитейшего члена факультета (...) незаменима, поскольку равноценного специалиста в распоряжении совершенно нет».6

Министерство, «при общепризнанном благородстве характера» ЛБ, даже не сомневалось в правдивости объяснений физика, говорящего, что причины его ухода заключены «в исключительно научных областях». Так что оставалось только отдать ему последние почести и удовлетворить прошение:

«Во время своей более 20-тилетней деятельности профессор Больцман блестяще зарекомендовал себя как преподаватель и выдающийся ученый и в большой мере заслужил благодарность доверенного ему физического института.

Ваше Величество не раз благоволили к его преподавательской и научной деятельности; так, в последний раз, 27-го октября 1889 года, благосклонно пожаловав ему звание надворного советника.

Не смотря на то, что я, памятуя об интересах общественного образования, чрезвычайно сожалею об отъезде этого выдающегося ученого из Австрии, я не могу, однако, не поддержать его прошение об отставке перед Вашим Величеством в ситуации, когда профессор Больцман принял приглашение Мюнхенского университета и уже последовало его назначение.»

(Император подписал прошение 13-го Августа 1890

1 Августа Адольфа Эдуарда Эбергарда Кунда (1839-1894) и Фридриха Вильгельма Георга Кольрауша (1840-1910).

2 Фридрих Теодор Альтхоф (Альтгоф) (1839-1908), ведущий сотрудник министерства культуры и «негласный министр культуры» Пруссии.

3 Он проверил ЛБ 26-го марта 1888, однако заключение, которое ЛБ приложил к своему отказу в Берлин от 24.06.1888, написал лишь 14-го апреля. Сноска автора.

4 Немецкий зоолог и анатом Франц Эйльхард Шульце (1840-1921).

5 Немецкий врач и основатель патологии, политический деятель Рудольф Людвиг Карл Вирхов (1821-1902).

6 Письмо физического факультета в министерство от 12.07.1890.

 


 

Людвиг Больцман (6): Мюнхен (1890-1894)

Это время был возможно самое успешное в его жизни. Но определяющие дальнейшую карьеру дискуссии с Оствальдом в те годы тоже начались обозначиться.

Стр. 121 (I)

Ойген Ломмель1 рекомендовал физическому факультету Мюнхенского университета ЛБ, который писал ему, что находится «в настоящий момент действительно в очень противоречивом состоянии духа».

Стр. 122 (I)

ЛБ сам указывал на большую нагрузку в Грацком институте в письме в Мюнхен к Ломмелю от 3-го сентября 1889 г.:

«Уже давно считаю я руководство столь объемным и, несмотря на множество подходящего оборудования, именно за счет своей пространности неподходящим к условиям Граца институтом обузой, которая не оставляет мне возможности работы в непосредственно моей научной области, тем более, что и обязательная ежегодная лекция по элементарной физике для медиков и фармацевтов приносит мне мало вдохновения и оставляет недостаточно времени для теоретических чтений. Для последних, кстати, в Граце нет достаточно хорошо оборудованного помещения. К этому в последнее время добавились обстоятельства, из-за которых мое здешнее место и даже сам город Грац довольно опротивели и которые заставляют крепнуть мое решение, заняться исключительно моей любимой научной областью и принять профессуру по теоретической физике, как только мне представится малейшая возможность.»

Таким образом ЛБ показал свою заинтересованность, занять должность профессора в Мюнхене как можно скорее, и оставлял за собой только лишь право на в достаточной степени удовлетворительное жалование – в размере примерно 8 000 марок.

Стр. 124 (I)

Из вступления Ломмеля к заявке в академический сенат:

«Больцман, по единодушной оценке своих коллег, стоит в первом ряду среди физиков-теоретиков Германии. […]

Стр. 125 (I)

Его многочисленные работы, частично опубликованные в сообщениях Венской Академии и частично в математическом журнале Крелле, почти без исключения посвящены области теоретической физики. Его выдающийся талант в подобных исследованиях, вкупе с основательными математическими знаниями позволили ему не только разрешить ряд труднейших задач, или же хотя бы приблизиться к их решению, но и, в особенности, чрезвычайно удачно и счастливо развить и дополнить теорию Максвелла, Клаузиуса и Гельмгольца. […]

Во всех этих работах Больцмана обнаруживается не только легкость в математической работе с физическими темами, но и его способность к понятному и точному описанию.

Настоящая выгодная возможность заполучить в наш университет столь выдающегося ученого, на наш взгляд, не должна быть упущена. Поэтому факультет единогласно решил ходатайствовать

О приглашении профессора др. Людвига Больцмана, в Граце ординарного профессора теоретической физики, в наш университет и подает в королевский академический сенат всеподданейшую просьбу, скорейшим образом дать высочайшую апробацию сего ходатайства.»

Стр. 152 (I)

ЛБ был не долго счастлив в Мюнхене. В Октябре 1892 г. он написал Лошмидту: «я еще живу, но здесь ничуть не лучше чем в любезной Австрии». Если он впоследствии и вспоминал Мюнхен, в особенности общество придворной пивоварни,2 с ностальгией, то лишь потому, что ему было свойственно идеализировать прошедшие из положения удручающего его настоящего. Когда в январе 1893-го года скончался Йозеф Штефан, ЛБ стал подготавливать свой переход в Вену, невзирая на попытки оставить его в Мюнхене.

1 Немецкий физик Ойген Корнелиус Иозеф фон Ломмель (1837-1899).

2 Без указания на источник Штиллер (1988, стр. 26) причисляет к этому обществу О йгена Ломмеля, Карла фон Линде, Пауля Грота, Адольфа фон Байера, Хуго фон Сеелигер, Альфреда Прингсхайма и Вальтера Дика. Сноска автора.

 


 

Грац, 1876

Стр. 53 (I)

Из черновика августейшего доклада Штремайера от 11-го августа 1876 г.

(Физический кабинет в Граце оснащен особенно хорошо для исследований, основанных на точных измерениях)

«Принимая во внимание это положение вещей предпочтение, безусловно, должно быть отданному упомянутому на третьем месте доктору Больцману. Его предыдущая деятельность на физико-математической кафедре не является тому препятствием. […] Больцман в последние годы блестящим образом доказал свое призвание к измерительным опытам своими работами в Граце и Вене; его диэлектрические исследования принадлежат к точнейшим и труднейшим в своем роде. Уже профессор Тёплер в свое время при разработке планов на развитие Грацкого института рассчитывал

Стр. 54 (I)

в известной степени на то, что Больцман останется в Граце, и глубоко переживал его решение уехать в Вену в 1873 г.

[…]

[Больцман], таким образом, кажется, определен самой судьбой в преемники Тёплера, основателя и организатора Грацкого физического института, и для научного управления ему потребовался бы лишь основательно вышколенный в опытном деле адъюнкт.

Стр. 79 (I)

В июне 1887 г. в Грац прибыл Вильгельм Оствальд, чтобы завербовать Нернста себе ассистентом; Оствальд работал тогда еще в Риге и сразу же был принят чрезвычайно приветливо: «Судя по сердечности, с которой со мной здесь все прощались, я понравился им также, как и они мне; проф. Больцман, один из выдающихся физиков современности, обещал мне, что будет

Стр. 80 (I)

со мной работать над журналом, а др. Нернст согласен приехать в Ригу, чтобы работать под моим руководством,» писал Оствальд тогда своей жене.1

1 Письмо датировано 1887 VI 23 Грац. Сноска автора

. Ильзе Мария Фазоль-Больцман

Доклад в Граце к столетию со дня смерти Людвига Больцмана

Еще до начала: изображение 1

Уважаемые дамы и господа: Название: изображение 2

Я благодарю организаторов за приглашение вспомнить о моем деде в этом небольшом докладе. При этом я ни в коем случае не буду уходить в научную область, напротив, я буду обращаться, в основном, к памяти о нем как о человеке.

Великие физики классического периода XIX века сделали выдающиеся работы, и они стали знамениты своими формулами и законами, названными в их честь. Они имеют силу и сегодня и их знают и уважают их создателей, чьи личности едва ли теперь обсуждают.

У Больцмана же скорее наоборот. Он был далеко впереди своего времени. Возможно, именно поэтому его, за редким исключением некоторых современных коллег, критиковали вплоть до отрицания и в большинстве своем, узнали и оценили впервые лишь после его смерти. Его работы и личность по сей день все еще тема для сегодняшних дискуссий и празднеств.

Этого необычного человека часто также плохо понимали и в близком окружении. Так о нем придумывали смешные анекдоты, которые снова и снова переходили от автора к автору. Мой отец очень злился по этому поводу.

___________
Родители моего дедушки переехали по линии отца из Восточной Пруссии через Берлин в Вену.

Его мать происходила из одной старой зальцбургской семьи. Изображение 3

Людвиг Эдуард Больцман родился 20 февраля 1844 года в Вене. После переезда семьи в Линц там он провел безмятежное детство с младшим братом Альбертом. Но он был хилым ребенком, был окружен заботами и перенес во время школьных лет много болезней. Также на развитие становящегося юноши очень сурово повлияла ранняя смерть брата и кончина отца, у которого были больные легкие. Он был очень хорошим учеником и сдал экзамен на аттестат зрелости в 1863 году. Изображение 4

Антон Брукнер был одним из его учителей игры на пианино и мой дед был на протяжении всей жизни выдающимся пианистом. Об этом сообщают некоторые из современников.

Людвиг начал обучение математике и физике в университете в Вене. Его любили среди сокурсников. Изображение 5 Еще студентом он опубликовал статью по теории Максвелла наряду с известной работой о той области, которая должна была стать ядром его дела всей жизни:

«О механическом значении второго закона термодинамики».

В двадцать пять лет Людвиг Больцман получает приглашение в университет Граца изображение 6 на должность профессора математической физики. Уже на первом году этой профессуры он публикует пять известных научных работ.

Также он стремится к научным контактам и дискуссиям с коллегами вне Австрии. Так, в 1870 году он едет в Гейдельберг, чтобы встретиться с Бунзеном, Кирхгофом и Кёнигсбергом. Уже год спустя он работает какое-то время в Институте Гельмгольца в Берлине.

В двадцать восемь лет и позже появляются его обширные и важные работы по распределению Максвелла-Больцмана (так оно будет названо позже), Изображение 7 Н-теореме и уравнению переноса (как временное изменение функции распределения), его работы по второму закону термодинамики и по связи между энтропией и термодинамической вероятностью.

___________
В мае 1873 года мой дед случайно встретился на пешей прогулке со студентками грацского учебного заведения для учительниц, и среди них была Генриетта фон Айгентлер. Изображение 8 Эта встреча должна была стать решающей для ее жизни; также и для моей, так как она - моя бабушка
___________
В том же году Больцман принял приглашение стать профессором математики в университете Вены. Изображение 9……Изображение 10

Двумя годами позже, в 1875 году, он получает приглашение от принадлежащего Швейцарской Конфедерации Политехникума в Цюрихе с предоставлением довольно большого оклада на время проживания и удовлетворения всех пожеланий относительно института и оборудования. Он все же отказался и был щедро вознагражден в Вене за решение отвергнуть приглашения. Изображение 11

В том же году он получает приглашение в университет Фрайбурга, которое он не может принять все же из-за своего выше упомянутого отказа от приглашений. Он лишь снова переезжает в Грац, потому что в Вене не может работать экспериментально. Так он проводит неоднократно экспериментальные исследования в Институте Теплера в Граце и на собрании естествоиспытателей, проходившем в течение недели в 1875 году предлагает Генриетте возможность получше узнать друг друга и научиться друг друга любить. Они обручились изображение 12 и 17 июля 1876 состоялась их свадьба.

___________
Через месяц мой дед был назначен ординарным профессором по всеобщей и экспериментальной физике и руководителем Физического института при университете Граца. Изображение 13

Первые годы в Граце, с 1869 по 1873 год, и второй период в Граце были самыми плодотворными годами творчества. Изображение 14

В Граце он был включен в общественную жизнь своих коллег и всего остального в городе. Благодаря Генриетте тесные дружеские отношения были с семьей Кинцль - семьей бургомистра Граца.

Молодая пара незадолго до того переехала в большую квартиру в институте. Как любитель природы мой дед все же хотел, чтобы его дети выросли на природе. Так он купил небольшой участок земли на склоне плато изображение 15 и построил там дом для семьи, который шутливо был назван его коллегами «Больцманеумом».

В отрочестве у него не было никакой возможности закалять тело, чем объясняется его болезненность. Для этого он соорудил гимнастические снаряды и придавал у своих детей большое значение занятиям гимнастикой. С ними он также предпринимал дальние походы и любил в них давать ботанические комментарии. Зимой он регулярно ходил с ними на коньках. Для него и его семьи это было самое счастливое время в жизни. Изображение 16

Большим ударом была, конечно, смерть его матери в 1885 году, которая привела к первому психическому кризису.

___________
В свой речи на празднике Дня основания университета в Граце в ноябре 1887 года Больцман говорил также об умершем прямо перед этим в Берлине Густавом Кирхгофом.

Вскоре после этого, в январе 1888 года, ему направили приглашение стать его преемником в университете Фридриха-Вильгельма в Берлине. Изображение 17 Он сначала согласился и уже почти был назначен на должность, но через несколько месяцев отказался, о чем позже очень сожалел.

Это привело ко второму серьезному кризису, который освещен в литературе. Изображение 18

С этого момента периоды возрастающей активности сменяются неделями глубокой подавленности. В 1889 году старший сын Людвиг Хуго умирает от аппендицита, который обнаружили слишком поздно. Это привело моего деда к категоричной самокритике.

Несмотря на удары судьбы в семье (смерть матери и сына), несмотря на так называемый берлинский кризис и нервную нагрузку из-за студенческих проблем вовремя своего пребывания в качестве ректора он углубленно занимался научными работами. Однако он страдает от усиливающихся астматических осложнений, перемен настроения и возрастающей слабости зрения.

Но он все равно стремится уехать из Граца, в другое окружение, и, наконец, в 1890 году принимает приглашение в Мюнхен. Изображение 19 Его друзья и коллеги неохотно отпускают его и устраивают на прощание большой праздник.
___________
В Мюнхене семья жила сначала в пригороде. Там на свет появилась самая младшая дочь Эльза. Из-за неугомонности моей бабушки за короткое время они переезжали дважды. Сначала в Швабинг, и позже - в район около ботанического сада.

Как профессор теоретической физики Изображение 20 мой дед нашел некоторых ученых из различных областей знания, с которыми регулярно дискутировал и получал от них интересные предложения. Он чувствовал себя хорошо.

Конечно, намечались первые дискуссии с Вильгельмом Оствальдом из Лейпцига в связи с обоснованием механики последним на энергетической основе. С другой стороны, Оствальд подобно Маху в Вене и другим, нападал на атомистику Больцмана и его кинетическую теорию газов.

В это время он получает, конечно, научное признание в Ирландии и Англии. Изображение 21. Итак, он был приглашен на празднование трехсотлетия Тринити-колледжа в Дублине и на заседании Изображение 22 Британской Ассоциации Развития Науки в Оксфорде получил почетную степень доктора. Изображение 23

В эти годы также на него наваливаются доказательства почета, прежде всего, в форме членства почти в двух дюжинах научных академий различных стран.

___________
В январе 1893 года в Вене умер первый учитель Больцмана Йозеф Стефан; чье профессорское кресло стало вакантным. Мой дед получил предложение вернуться в Вену. Между тем, ему было известно, что он не получит в Мюнхене право на получение пенсии, и так, после некоторой нерешительности, он принял приглашение в Вену. Изображение 24 В июне 1894 года он был назначен профессором теоретической физики в Университете Вены. Изображение 25

В том же году, на шестьдесят шестом собрании естествоиспытателей в Вене он сделал доклад о «Колебаниях воздуха», сильно обративший на себя внимание. Для этого он, придерживая, помог кружиться Вильгельму Крессу, пионеру в области полетов, на построенной летательной модели по большому залу Филармонического общества.

Изображение 26 На следующем собрании естествоиспытателей в Любеке, в 1895 году, все было не так гладко. После доклада Вильгельма Оствальда и Георга Гельма об энергетике состоялся острый многочасовой диспут, которой сильно досадил всем участвующим. Эта дискуссия вошла в историю науки, позже была всячески описана в литературе и Больцман еще долгие годы продолжал дебаты с авторами некоторых публикаций. В 1944 году, по поводу столетия со Дня рождения, Зоммерфельд вспоминал в записях об этом:

« Внешне борьба высказываний Больцмана и Оствальда напоминала внутреннюю борьбу быка – а именно, Больцмана- с гибким фехтовальщиком. Но бык победил тореро».

Вместо увлекательных дискуссий с коллегами, которые являлись также его друзьями, он также сталкивался с досадными спорами в Вене. Его страдания увеличивались под нападками против его научных выводов. Эрнст Мах был, как известно, его ожесточенным и непримиримым противником в вопросах атомистики и кинетической теории газов.

И, таким образом, вскоре из-за нервозности он вновь потерял удовольствие от своей венской должности и стремился к переменам. Изображение 27 Они были отсрочены, конечно, в 1899 году благодаря приглашению в Университет Кларка в Вустере, Массачусетс, вследствие чего пара Больцманов поехала в США в первый раз. Во многих письмах мой дед сообщает о дорожных приключениях и лишь мая бабушка упоминает о втором почетном присуждении ему ученой степени. Изображение 28

_________
Первого сентября 1900 года мой дед был приглашен в качестве профессора теоретической физики в университет Лейпцига. Изображение 29 Последующие два года были самыми несчастливыми для него и семьи. Он чувствовал себя в Лейпциге чужим и не мог освоиться. Пропали дружеские контакты; единственно, у него были плодоносные разговоры с младшими коллегами и у них он всегда встречал сочувствие. Изображение 30

Семья была разрушена. Двое детей остались в Вене, чтобы закончить школу. Мой отец учился в Берлине, моя бабушка сновала туда-сюда между Веной и Лейпцигом.

Состояние души и здоровья моего деда очень сильно страдало от таких отношений. Его различным недугами были: полипы, астма, боли в мочевом пузыре и почках, головные боли, депрессии и нарушения сна. Единственно игра на пианино на протяжении всей жизни доставляла ему радость.

Изображение 31 Резкая и неуловимая критика лордом Кельвином распределения Максвелла-Больцмана и кинетической теории газов привела, в последствие, к глубокой продолжительной депрессии и подавленности.

Также он нашел в Оствальде позже поборника отверженной им энергетики и, как и в Махе, упорного борца с атомистикой. Оствальд, правда, после смерти Больцмана опровергал свое противостояние атомистике, но не Мах.

___________
Все это позволило ему закончить несчастливое лейпцигское интермеццо повторным возвращением в Вену. Первого июня 1902 года он снова принял свою прежнюю профессуру в Вене. Изображение 32

Переселение в Вену и особенно покупка дома в Веринге вызвали у него большой подъем. Он наслаждался своим садом и, наконец, возобновленными пешими прогулками со своими детьми Изображение 33 в виноградники, по парку Тюркеншанц и Венскому лесу.

Его принял император Франц Иосиф и выразил радость по поводу возвращения в Вену. Предложенный дворянский титул мой дед, правда, отклонил со словами:

«Моим предкам, моему отцу и мне было достаточно имени Больцман, такое же должно быть и у моих детей и внуков!»

Он опубликовал много работ, среди прочего «Принципы механики». Изображение 34 В 1903 году он также начал читать очень известные в свое время лекции о принципах натурфилософии, изображение 35, над которыми тогда интенсивно работал. В своем наследстве я нашла стенографированные конспекты работ самых известных философов, а также, наконец, в одной из его записных книжек полную, до этого забытую лекцию, записанную им лично тем самым почерком, который считается экспертами нечитаемым, изображение 36…, …изображение 37 Я смогла расшифровать их лишь после примерно десяти лет усилий. Полная лекция была транскрибирована мною и издана в 1990 году. Изображение 38 Книга давно разошлась; правда, на книжном столике фирмы Мозер я видела антикварные экземпляры. Изображение 39

__________
Состояние моего деда начало резко ухудшаться весной 1906 года. Астма особенно его терзала, а слабость глаз все больше и больше его беспокоила. Разногласия с различными противниками и, с его точки зрения, необъективные профессиональные нападки усиливали его раздражение, предопределяли и умножали в сумме его физические и психические проявления симптомов заболеваний.

И так 5 сентября 1906 года стал неописуемым шоком для всей семьи.

Изображение 40

___________
Можно цитировать бесчисленное количество некрологов и в моем недавно вышедшем томе воспоминаний текст чествований, выпавших на долю моего деда, занимает две страницы мелким шрифтом. Самой высокой почестью была бы, правда, присуждаемая с 1901 года Нобелевская премия, для которой были предложены четыре различные кандидатуры, среди которых дважды был Макс Планк.

___________
Хендрик Антон Лоренц писал в некрологе:

«…Больцман был предводителем нашей науки, …, в каждой области, в которой он работал, он оставил неизгладимые следы своей деятельности».

И его приемник в Лейпциге, профессор Теодор де Курдис говорил:

потушить и включить полностью свет

«…Мы вновь впускаем в наши сердца ушедшее и прежде тяжелое горе. Если раньше кто-то, нервозный от рождения, был вынужден бороться со столь скверными многократными депрессиями и мир ему так благодарен, как он благодарен существованию и деятельности Больцмана, то, в таком случае, мы надолго застынем в безмолвном уважении». Изображение 41

_________
В его маленьких записных книжках я нашла короткое стихотворение в его стенографии, изображение 42 которое очень трудно можно было протранскрибировать, но его я, в конце концов, не хочу скрывать от вас. Там есть маленькое разъяснение его душевного состояния:

Изображение 43

В каморке, тоскуя, больная лежит.

Забытая всеми, о смерти молит.

Вдруг трижды стук в дверь. - Войдите теперь!

Тут юноша стройный пред нею возник:

- О дева, забудь про стенанья и крик!

Ты смерти желала. Я пред тобой!

Тоску оставляя, засни ты со мной.

Взглянув на него, она запылала:

- Нет, юноша, стой! Я смерть ожидала!

Ты нежен, прекрасен, ты статный и сильный,

Как можешь ты стать мне вестью могильной?

Он ей возразил: - Все тот же всегда я.

В беде лишь я мил, а в счастье истаю.

И радостно дева объятья раскрыла,

Сжимая того, о ком прежде молила.

Но миг уж прошел, с теплым вздохом она

На хладную грудь его сникла едва.