.

  • Печать

Л. Больцман

"В стенографических записях Больцманна встречаются многочисленные разрозненные мысли и критические примечания, котoрые можно причислить к афоризмам. Некоторые он использовал для своих лекций" (Ilse M.Fasol-Boltzmann: Ludwig Boltzmann, Prinzipien der Naturfilosofi, стр. 294)

Если бы только студенты знали, как неприятно порицать их -  они бы учились лучше из одного только сострадания!

Разум - это инструмент, который часто бросает нас на произвол судьбы. Как странно мнение, будто бы мы можем думать обо всем, что нам вздумается.

Идеи копятся и выстраиваются по порядку, даже когда мы не думаем, а отдыхаем.

Когда гульден от богатого переходит к бедняку, сумма квадратов счастья увеличивается!

Человек подобен ломовой лошади, которая падает под своей ношей, замирает на мгновение и снова работает как только ее подхлестнут кнутом.

Истиный благодетель человечества - ложь. А ее враг – истина.

Идеализм - это возврат к самым наивным из всех представлений.

Страшно наблюдать у других, как законы мышления прекращают действовать из-за небольших погрешностей работы мозга, но еще хуже - замечать это у самих себя...

Для пессимиста, философа и поэта все люди одинаково плохи. Для сочинителя некрологов - все одинаково хороши, благородны и добродетельны.

Что для человека мозг, то для науки математика.

Ровная поверхность не бывает выпуклой. Математике легко - она сама создает свои объекты. А физика прикасается к строптивой материи, как к рвущейся повсюду паутине.

Экспериментальная физика демонстрирует законы природы. А фокусник доказывает обратное, но теми же средствами!

Я презираю эксперимент подобно банкиру, презирающему мелочь.

Природа подобна кокетливой девушке - к ней нужно 3 раза постучаться.

Атомистика - это не плохое мировоззрение, понятие мировоззрения плохо само по себе - никогда нельзя связывать себя с определенным мировоззрением.

Утверждать, что молекулярная теория обладает чисто историческим значением все равно, что сказать машинисту: внутреннее устройство паровоза обладает чисто историческим значением.

Свобода взращивает колоссов. Искусства Германии нередко встречают нас своими прекрасными творениями, но Статуи Свободы нет среди них.

Несчастье философии в том, что она подобна тошноте во время приступа мигрени: пытается извергнуть то, чего на самом деле нет. Задача  философии - исцелить человечество от этой мигрени.

 

3 ноября 1875 года


Милая, любимая моя Йетти!

По возвращении обнаружил гору неоконченных дел; поскольку сегодна с 3 до 8 пополудни я принимаю эkзамен, а до того мне необходимo проверить письменные работы, я пишу тебе с утра, не откладывая, всего пару строк о том, что я жив-здоров, благополучно добрался; мать и Хедвиг тоже здоровы, и то что с каждым днем я люблю тебя все сильнее! Мать и Хедвиг целуют тебя, передают привет и благодарят за твои милые письма. У меня было двое весьма приятных попутчиков -  та пара, у которых ты осведомилась, не пора ли мне садиться на поезд. Они оба весьма жалели тебя, ибо увидели, как ты грустна. Особенно та дама была этим сильно тронута. Они жалели также и меня, ибо должен признать, что когда горы так стремительно пропали из виду, и каждая минута уносила меня все дальше от тебя, я заплакал. После того, как я позволил себе такое ребячество, я не в праве учить тебя, но я надеюсь, что ты будешь сильной девочкой и скоро вновь станешь спокойной и веселой. 
Прощай,
1000 раз тебя целует 

твой тебя любящий вечно и неизменно Луи.

 

Штрихи к портрету Больцманна (Ильза-Мария Фазоль-Больцманн)


В Граце у моего дедушки была собака- немецкая овчарка. Каждый день в обеденное время пес убегал со двора, направлялса в город и ждал перед Институтом своего хозяина, который ходил в обеденный перерыв в близлежащий ресторан. Там собака ложилась под столом у его ног. Данное обстоятельство расстраивало Больцманна, он полагал что не пристала собаке так мучиться и продал ee в Каринтию. Но спустя несколько дней во время обеденного перерыва пес снова появился, худой и одичавший и лег под столом у его ног. Больцманн очень стыдился своего поступка и больше никогда с ним не расставался.

Из личных писем:

Во время своего 2го посещения США 
с сыном Артуром  (1904)

Это было очень неприятное путешествие. Всю дорогу сильно штормило, противотуманный горн не давал спать по ночам, корабль маленький, множество неудобств...

"Любезная мама, (жена(O.D.)

Это было очень неприятное путешествие. Всю дорогу сильно штормило, противотуманный горн не давал спать по ночам, корабль маленький, множество неудобств...мы оба целы и невредимы! Что касается меня, то я надеюсь, это не изменится, потому что поездка нанесла ущерб моему здоровью - в моем-то возрасте и с моей болезнью нервов...я болен и если эта ужасная меланхолия, которая овладевает мной сейчас, не пройдет в Вене, то я не смогу читать лекции..."


Возможные причины депрессии, изложенные его внучкой 
(сокращенно)

Смерть его матери Катарины была для него большим ударом. В этом же году он переживал тяжелый психологический кризис - врачи диагностицировали у него невростению (понятие устаревшее в современной медицине, xарактеризующее состояние повышенной чувствительтности, усталости и  неспособности выдерживать нагрузку). С детства он страдал астмой, кроме того, его зрение резко ухудшилось, и он с трудом проводил свои эксперименты.

Приглашение Б. в Берлин (1888 г) на место скончавшегося профессора Кирххоффа привело к ряду драматичных обстоятельств, о которых даже написана книга:

6 января ему пришло приглашение на место профессора  при Филосовском факультете Университета Кайзера Фридриха-Вильгельма (Berlin). Он с радостью согласился, должен был приступить к работе 1 октября. Неожиданно 24 июня он пишет отказ: мотивирует это тем, что он до этого времени готовил лекции по экспериментальной физике,  лекции по теоретической физике требуют большой подготовке, особенно что касается зрения, и это было бы слишком большим напряжением для его глаз:

"это решение стоило мне колоссальных усилий....пытаясь заняться подготовкой к работе, я понял, что она невозможна без постоянного напряжения моего зрения... моя совесть не позволяет мне принять такой ответственный пост профессора и не владеть предметом целиком и полностью".

Он посылает 2 документа: медицинские заключения от офтальмологa и от своего психиатора, подтверждающего его невростению.
27 июня он просит своего коллегу Альтхоффа (Берлин) не открывать этих писем, игнорировать их . Но 9 июля Король Пруссии освобождает его от обязательств.
16 июля Б пишет: "каждый день каждую ночь я сожалею о моем  решении, принятом мной в состоянии крайнего возбуждения"
Университет в Граце повысил ему жалование за решение остаться. Из-за этих перипетий Б был крайне истощен физически и психически Он предпринял еще одну попытку попасть в Берлин, но на пост профессора уже велись переговоры с Максом Планком. О своем решении Б сожалел до конца своих дней.

Вслед за этим событием последовала смерть его сына Людвига Хуго (аппендицит).

Б ушел в работу и почти не занимался семьей, запирался в своем кабинете и почти ничего не ел и не пил. После "берлинской катастрофы" ему еще сильнее хотелось уехать из Граца, поэтому охотно согласился на пост профессора теоретической физики в Мюнхенском Университете

Годы в Мюнхене были самыми счастливыми в его рабочей жизн,и в первую очередь из за хорошего отношения с коллегами. Но Б. постоянно боялся ослепнуть, потерять пост и таким образом остаться без пенсии и материальной поддержки для семьи (австрийский подданный). 
И его жена в основном по этой причине настаивала на возвращение в Вену. Но профессура в Вене ему не понравилась.
Он быстро пожалел о своем переезде.
Не было больше встреч дружеских вечеров с учеными коллегами.

Пытался вернуться в Мюнхен но не было вакансий.

При первой возможности - это была вакансия в Лейпцигском Университете – Б. согласился но необходимость снова принимать решения менять университет повергли его вновь в состояние депрессии. Уход из Венского Университета был совершенно неожиданным для всех. Он ушел не попрощавшись с коллегами и не сделал передачу Института физики своему последователю, как это принято, ему даже не успели найти замену.

Заметки, сделанные во время путешествия через Атлантику (3 путешествие в США, 1905)

Однажды я рассмеялся, прочитав что художник может проводить дни и ночи в поисках подходящей краски только для того чтобы написать море. Теперь я больше не смеюсь над этим. Я увидел цвета моря и я заплакал. Как может цвет вызвать слезы у человека? Свет луны на его поверхности, сияние морской воды в кромешной тьме! Если что-то достойно еще большего восхищения чем сама красота природы, так это искусство, искусство человека, который еще со времен финикийцев и многим раньше борется с этим бесконечным морем и побеждает его!
(L. Boltzmann)

24 апреля 1875 года


Глубокоуважаемая фройляйн,

Какую несказанную радость Вы мне доставили тем, что послали мне Ваши фотокарточку!
И я отнюдь не разделяю мнение Вашей сестрицы о том, что будто бы фотография не очень удачна. Поначалу я сожалел о том, что фотография неподвижна, лишена цвета и неспособна в совершенстве передать истинные Ваши черты. Но чем чаще я разглядывал ее, тем больше Ваш подлинный образ представал перед очами моей души, и тогда я сумел по достоинству оценить Вашу фотографию. Потому еще раз - большое спасибо за доставленную мне радость.
Cожалею о том, что Вам не удалось полность прослушать лекции о дифференциальном и интегральном исчислении, но уверен, что Вы легко сможете наверстать упущенное с помощью книг, сложности в этой области весьма преувеличены. 
Я не думаю, однако, что Ваша учеба служит одной лишь цели сдачи экзамена на получение должности учителя - я бы Вам этого и не посоветовал, ибо мне кажется, что к экзамену и к будущей профессии лучшим образом моно подготовиться, когда занимаешься той областью науки, которая представляется наиболее познавательной и интересной, когда знания приобретаются согласно собственной индивидуальности (...)

Мы здесь все живы-здоровы, засим я прощаюсь с Вами,
преданный Вам Людвиг Больцманн


Лекция о роли философии/Подготовка лекции по натурфилософии (нф)1904/05 год (транскрипция заметок на полях):

24.11.1904 (?)
Как и в начале первой моей лекции, я робею и меня охватывает чувство священного благоговения и почтения, когда я обращаюсь к теме нашей дискуссии: воросам пространства и времени. Мне кажется, будто я переступаю порог готического собора. Все внушает священный трепет, все так возвышенно и в то же время сумрачно, и неясно, необъятно и неизмеримо! Можно представлять себе вс,е что угодно, глядя на то, что видимо и на т,о что сокрыто в сумраке, чьи контуры только угадываются. И я чувствую, что моих сил недостаточно, чтобы быть причастным к этой гигантской работе, которую уже проделали великие умы человечества! Ведь слишком часто оказывалось, что и они, подобно Данаидам, наполняли бездонную бочку, были обречены на Сизифов труд! Эта работа нагляднее всего представляет миф о Сизифе. 
Дорогой, славный мой Шиллер!,- хочу воскликнуть я, как и на первой моей лекции: Я не думаю что ты прав! Человек не растет вместе со своими великими задачами. Мне бы гораздо больше понравилось рассказывать о формах, углах, площадях и точках отсчета...


Начало новой лекции:

Благодаря чрезвычайной любезности моих коллег я получил возможность работать в этом прекрасном помещении для занятий по натурфилософии! Ни у кого на всем факультете Философии нет такой замечательной аудитории.
Строителям Университета наверное и в голову не прихолило, что философия будет интересовать такое количество слушателей! Обратимся к медицине: это практическая наука, а практики, как известно, практичные люди! И как должен ощущать себя философ, находясь в этом зале, где все посвящено анатомии человека и особо практической науке - медицине? Я осмелюсь дать такой ответ на этот вопрос: а разве мы с вами сейчас не занимаемся анатомией человека? Пускай не самого тела человеческого, но анатомией души человеческой - его восприятием мира, мыслями, волей и действиями. Острым скальпелем анатом вскрывает череп и выставляет на обозрение каждую извилину головного мозга. А мы пользуемя еще более острым инструментом - инструментом наших предположений и стремимся проникнуть еще глубже, стремимся раскрыть восприятие, даже представления и мысли человека. 
Мы точно также вскрываем, препарируем! Анатом вскрывает грудную клетку и препарирует сердце, подробно рассматривает все его мышцы и клапаны. Мы стремимся вовнутрь, в поисках сокрытых чувств, неосознанных страданий и надежд. Если говорить языком поэтов: мы в поисках всего возвышенного, того, что возмущает дух человеческий, всего того, что теснится в его груди! Но в одном мы отличаемся от анатомов - они препарируют мертвых, а это нам совершенно ни к чему! Ма изучаем восприятия представления чувства и мысли - одним словом, только то, что живо, и можно сказать, что мы занимаемся вивисекцией! Ах - как больно когда порезана живая плоть - но надрез души значительно больнее. Опасен удар ножом в грудь, а для наших чувст такой удар губителен! 

Говоря о натурфилософии могу ли я рассуждать и об искусстве? Я утверждаю : нф охватывает все, и я могу говорить обо всем в том числе и об искусстве. Природу мы способны познать только через искусство. Это ее самое правдивое зеркало они неразделимы Совершенство природы природа как она должна быть или могла бы быть- только искусство может отобразить это. Согласно Шопенгауэру, воля - творец мира, но также и его несчастий. Счастья можно достичь только освободясь от воли (желания). Воображение должно сохраниться но индивидуализацию воли необходимо отринуть как все индивидуальноех Остаются только общие формы. Это идеи Платона. Отдельные вещи не существуют по-настоящему только их идеи; Подобно облакам определенной формы - по-настоящему существует только водяной пар...Гений обладает совершенной объективностью разума он интуитивно познает идею не задерживаясь на часностях. Фантазия- светлое зеркало мира. Безумие-частичное прерывание памяти, освобождение от рабства воли. 

Неизменна воля созидать искусство  Искусство возвышено и красиво Возвышено то, что не содержит объекта воли или ему противоположенно; отчуждение - спокойное море, застывшие горные массивы, гроза, бесконечное пространство, звездное небо, большое здание церкви. Привлекательно в искусстве пища, фрукты и, более того, обнаженные женщины. Но всего хуже  - отталкивающее, то, что противно воле (желанию). Искусство может изображать некрасивое, но не должно отталкивать! Красиво то, за чем кроется идея, особеноо красиво то,  где эта идея отчетливо видна.

Музыка - не просто благословенное время, не избавление от жизни, это утешение в жизни.
Состояние покоя (по Шопенгауэру). Отношение к числам. В объективном мире все может быть выражено числом. Согласно Пифагору, философам Древнего Китая  основа мира- это число! Но Шопенгауэр ставит музыку выше числа! Музыка - это упражнение, при котором разум не осознает, что он философствует. Шопенгауэр обращается к нашей полифонической музыке, а не к музыке римлян, древних греков, музыке Средневековья, турецкой или китайской... Музыка по Дарвину объективна, тогда как воля не объективна. Пища приятна на вкус ,даже когда мы знакомы с процессом пищеварения. Поэтическое искусство восхищает нас, любовь сладка, музыка трогает нас, а обязанности сковывают нас в равной мере. Согласно Сенеке, нельзя научиться воле. Этика(стоики): можно научиться добродетели
Задачи НФ

1. она должна исследовать то на чем основана мораль. Она не делает ничего святым, как великие мастера - в эстетике

2. анализ того, что есть жизнь. Воля всесильна, желание жизни, стремление жить - это воля!
Воля должна располгать временем, чтобы прояэвить себя, чтобы жить. Ни воля, ни сам субъект не исчезают бесследно, меняются только явления в самом индивидууме: питание, выделение, зачатие, смерть, трупы бальзамируют и хранят подобно нечистотам. Страх перед смертью - как неприятное ощущение во время естественного процесса в теле человека. При старческой немощи проходит безболезненно. Никто никогда не жил в прошлом, все будут жить в грядущем, каждый- только сейчас. Время бесконечно. Все уже давно должно было случиться. Почему мы, столь незначительные люди, имеем это право - жить сейчас!? Все великие умы уже мертвы. Тот, кто не отрицает жизнь, не должен бояться смерти. Кто жизнь отрицает, кому в тягость надеяться на избавление остается самоубийство. Этот пессимизм нецелесообразен, все проклинают самоубийство. 

3. Спецификация свободы волеизъявления.
Свобода- отрицание закона. Воля - сама по себе и ей не подчиняется. Каждое явление - это действие. Мы не знаем мотивов, не познаем характер вещей. Размышление- это игра с возможными мотивами в рамках нашего интеллекта. Спиноза и Декарт принимают этот процесс за волю. То, что выбирает наша воля, то любопытно нашему разуму. Это свобода падающей палки! Воля может быть направлена в другое русло, но тогда должны измениться все звенья в цепи, весь мир.

Что есть раскаяние - простое решение действовать в будущем по-другому. Раскаяние - это осознание неимения возможности действовать в прошлом по-другому  Угрызения совести-неспособность изменить действие, всего лишь  осознание собственных причин или обстоятельст, при которых совершилось действие. 
Исправиться невозможно. Стремление исправиться - это пустая цель, равно как с точки зрения фатализма - бесполезность действия.

 

Бывшая студентка  Лиза Майтнер писала:


"Больцманн был видным мужчиной с курчавой черной бородой и волосами, по характеру мягкий, добросердечный, ранимый и чувствительный. Он был необычайно хорошим темпераментным оратором, вел дискуссии оживленно и  мог передать публике свою восторженность, что бы он ни преподавал"


Композитор Вильгельм Кинц  писал:

Он был прообразом ученого мирового масштаба, живущего целиком и полностью в мире науки и своих выдающихся исследований, кроме того, любивший музыку. Сильный, высокий мужчина с крепким строением черепа, очень близорукий, поэтому носивший очки, с кудрявыми, темно каштановыми волосами. Его лицо, обрамленное густой бородой, всегда было раскрасневшимся, ходил он слегка ссутулившись Он был высокообразованным человеком, что никак не влияло на бросающуюся в глаза почти детскую наивность его характера, что часто встречается у людей, сосредоточенных на более высоких сферах.
Я вспоминаю один чрезвычайно интересный разговор с ним, состоявшийся во время нашей совместной прогулки: он обычно никогда не говорил о себе, но тут признался мне, что он ощущает себя никем не понятым в своих недавних высоких идеях. Об определенных проблемах он способен говорить только с Гельмгольцем, но тот живет вдали от него..."

 

Перевод с немецкого языка на русский писем из книги «Высокоуважаемый профессор, глубоко обожаемый Луи: Людвиг Больцман, Генриетта фон Айгентлер, переписка», изданной Дитером Фламмом в 1995 году

Стр. 121

Больцман Генриетте фон Айгентлер № 36

Вена, 5.XII.1875 [воскресенье]

Возлюбленная Йетти!

Мне действительно отрадно слышать, что Ты снова радостная и веселая. Я уже думал после Твоего прошлого письма, что нечто подобное могло бы быть виной Твоей досаде. Ты должна, по возможности, меньше принимать что-либо близко к сердцу. Лучше было бы, правда, если бы можно было жить вдали от всей суеты на счастливом острове, то это, во-первых, невозможно и к тому же, не цель жизни. В таком случае, сложные отношения всегда привносят некоторые помехи, и мне кажется, что лучше всего рассматривать по возможности объективно действия и мнения других людей, словно как зрелище, иногда, правда, угрюмое, но в целом все же интересное, из которого можно многое вынести.

Как дела с Твоими лекциями, коллоквиумом и зубной болью?

Я написал ТЕПЛЕРУ пару дней назад. Я использовал как предлог научный вопрос и написал кое-что в качестве извинения, что меня там нет. Главным образом, строгий запрет фрау КИНЦЛЬ; затем некоторые вежливые слова и для нее; для того, чтобы, когда Ты к нему идешь, в любом случае, Ты не встретила бы ее в абсолютно дурном настроении (она может позволить по этой статье многое).

Сейчас здесь, кажется, так страшно, что все почти погребено под снегом, и кажется, что пешие прогулки в эту зимой почти также невозможны как и в прошлую.

Стр. 122

От Едвиги я прилагаю письмо. От мамы самые сердечные поцелуи и приветы. Вслед за этим сердце для известных целей! /знак сердечка/

Нынче любимая, хорошая Йетти, будь тысячу раз еще обнята и зацелована

Твоим

Бесконечно Тебя любящим

Луи.

Евдига еще не приготовила письмо; она пришлет его позже. –

Генриетта фон Айгентлер Больцману № 37

Грац, 7.XII.1875 [вторник]

Глубоко возлюбленный Луи!

С какой тоской я ждала вчера Твоего письма! Каждый раз, когда звонили, я выбегала, чтобы посмотреть, не почтальон ли это, но все напрасно. С воскресенья почтовое соединение было нарушено из-за сугробов на Зeммеринге. Это лишь вызвало у меня страх за Твою поездку на Рождество. Но не всегда будет буря, должно же снова наступить потепление. Еще, правда, 2 недели до того, как Ты приедешь; потом, возможно, у нас также будут уже действительно привычные заморозки, и я полагаю, что потом снег, ставший гораздо крепче, не так легко заметет дорогу как тот, который упал сейчас, еще влажный и свежий. Твоя бедная мать в это время будет снова очень страдать от страха за тебя. Милое письмо Едвиги я получила также сегодня; она делится со мной вестью о своем таком изрядно - несомненном прибытии на Рождество. Она будет жить у ТЕПЛЕРА? Но Ты же не будешь жить у ТЕПЛЕРА? - Если бы это время только когда-нибудь пришло, я не могу Тебе описать, как я уже тоскую по Тебе. – Если Ты прибудешь 23-го, как я предполагала, тогда с завтрашнего дня останется лишь немногим больше 14 дней, во время которых мы будем совсем разлучены.

Я не знаю, что, собственно, добавить о своей жизни – до сих пор нет совсем ничего нового. Вечером в воскресенье я была у КИНЦЛЕЙ, там отмечали праздник Св.Николая; жена КИНЦЛЯ переоделась в Св.Николая с длинными белыми волосами и бородой. Там была большая студенческая компания; позже также танцевали, но я ушла. Теперь мне приятнее всего быть одной в квартире, потому что тогда я вижу Твой портрет и могу думать о Тебе сколько хочу. Все другие увеселения и компании для меня пусты и непривлекательны, если я не нахожу Тебя в них.

Вчера я виделась с проф. ФРИШАУФОМ, то есть он догнал меня на улице и поздравил с нашей помолвкой. Он был 14 ноября в Вене и разыскивал тебя, но не нашел, так как Ты как раз тогда был в Граце. От моего шурина Плохля, не знаю как, я должна передать тебе самые сердечные приветы и поклоны.

Тем временем я самым сердечным образом благодарю Едвигу за письмо; я напишу ей скоро. Самые сердечные приветы и поцелуи для нее и твоей матери.

Ну, будь здоров, возлюбленный, хороший Луи, прими через нижеследующее сердце самые горячие поцелуи от меня и будь до глубины души обнят и зацелован

Твоей

бесконечно Тебя любящей и

невыразимо по Тебе тоскующей

Йетти.

 /знак сердечка/

 

Стр. 128

Генриетта фон Айгентлер Больцману № 43

Грац, 11.1.1876 [вторник]

 Глубоко любимый Луи!

Твое сегодняшнее письмо доставило мне нескончаемую радость и снова приободрило меня; так как в воскресенье и вчера я совершенно пала духом. Уже утром при пробуждении меня мучила мысль, что я не должна тосковать на протяжении целого дня, и это снова так долго, так, что я ни за что не могла взяться. Но сегодня, после того, как я получила Твое письмо, мне уже стало лучше.

Итак, во время поездки Ты страдал от холодов. Ты простыл, у Тебя в конце концов был катар? В воскресенье действительно были лютые холода. Как же хорошо, что Ты приехал на почтовом поезде, а не позднее! - Тогда, возможно, Ты приехал бы только после полуночи, и тогда твоя мать и Едвига беспокоились бы!

Я сегодня была у врача ПРЕГЕЛЯ; который посмотрел мои зубы лишь очень бегло, так как он не зубной врач; это длилось, надо сказать, 1 час. Но он сказал, что пломба, кажется, держится, и я должна, если это возможно, оставить ее, потому что нерв сам омертвеет. Боли и чувство, что зуб стал длиннее, могли бы быть знаком, что омертвение нерва уже началось. Он сказал, что я должна прийти еще раз через четверть года. Сегодня мой зуб снова совершенно безболезнен: наверное, все снова хорошо.

Завтра я буду возиться на кухне в первый раз в жизни. Я уже купила сегодня книгу, чтобы отметить необходимое. Возможно, в следующий раз я смогу уже поделиться с Тобой чем-нибудь, что я выучила.

То, что Едвига так хорошо сделала мой портрет по фотографии, действительно удивительно и рисунок очень талантлив. Еще больше меня радует то, что это доказательство ее любви ко мне. Этот портрет такой же большой и подходит по размеру к Твоему нарисованному портрету? В этом случае совсем необязательно, чтобы моя сестра, как она обещала, рисовала в увеличенном формате мою фотографию.

Моя сестра будет чрезвычайно рада, когда она узнает, что Вы рады моим портретам, Ты, и твоя мать, и сестра; она и Сантель написали мне чрезвычайно милое письмо, которое я нашла в субботу, когда вечером пришла домой, но прочла лишь в воскресенье после твоего отъезда. Мне жаль, что я не дала прочесть его Тебе. От Сантель и Густи самые сердечные приветы.

Твоей матери и Едвиге я тоже шлю самые сердечные приветы и поцелуи. Итак, зубная боль Твоей матери бесследно исчезла. Напиши же мне, не простудился ли Ты в поездке. Ну, будь здоров и прими мои самые горячие поцелуи, которые, к сожалению, пока лишь будут в нижеследующем сердце и мысленно будь еще 1000 раз обнят и зацелован Твоей

Тебя

бесконечно любящей

Йетти.

/знак сердечка/

 

Стр. 129

Больцман Генриетте фон Айгентлер № 44

Вена, 13.1.1876 [вторник]

Глубоко возлюбленная Йетти!

Мне очень радостно слышать, что у Тебя больше нет неприятностей из-за зуба, так что Твоя зубная боль, надеюсь, постепенно уляжется. Мы все находимся в добром здравии. Поездка меня не погубила, напротив, я совершенно здоров. Поездка была лишь немного неприятной, потому что она длилась намного дольше. Также, из-за опоздания в Мюрццушлаге не остановились, так что я вообще не смог пообедать, но для меня невелика потеря, так как я в этом отношении не больно-то чувствительный. В конце концов, в Вене на вокзале мне не досталось места в экипаже в течение некоторого времени и мне пришлось в конечном итоге устроиться ехать вместе с другими господами.

Все время думаю о Тебе. Как замечательно, что теперь Твой портрет будет висеть над моим письменным столом, так что я смогу то и дело посматривать на Твои черты.

Вчера я был в министерстве, где мне перечислили дотацию в 300 флоринов. Я поговорил также по поводу ходатайства ПЛОХЛЯ. ШУЛЬЦ из секционного совета, у которого я был сперва, направил меня к надворному советнику КРИШЕКУ. Этот сказал, что по поводу ходатайства уже создана комиссия для решения и ходатайство теперь у Его Величества для вынесения решения; в любом случае, в скором времени с ним разделаются. Что решит комиссия, ему, конечно, не позволено мне рассказать, потому что это служебная тайна. Он добавил, что вопрос был бы сомнителен, потому что для экзамена хватило бы и из словен, если в ведомстве обязательно присутствие словена, но нет. Лишь в Гориции обязательно частичное присутствие словен среди учеников, для других же нет, поэтому закон можно было бы трактовать и так и сяк. Мне же не понравилось, что он заметил, что ПЛОХЛЯ уже 2жды отклонили и на этот раз не было приведено никаких новых обоснований. ШТРЕМАЙЕР, по-видимому, не помнит об этом вообще, и мне показалось, будто он не уделил мне как-то особенно много внимания, особенно же тогда, когда я говорил об этом, в комнату вошел граф ТРАУТМАННСДОРФ. Итак, я лишь пожелал бы, чтобы мои поступки были хоть немного полезны. В любом случае, лучше было бы, если я мог бы поговорить до заседания комиссии с надворным советником КРИШЕКОМ.

От Едвиги и матери самые сердечные приветы и поцелуи. Передай также поклоны и приветы от меня всем грацким знакомым.

С тысячами приветов и поцелуев

Твой

бесконечно Тебя любящий

Луи.

/знак сердечка/

 

Стр. 130

Генриетта фон Айгентлер Больцману № 45

Грац, 15.1.1876 [суббота]

Глубоко возлюбленный Луи!

В поездке Ты испытал такие перегрузки, совсем ничего не ел и мерз? Бедный Луи! Как только это Тебе не повредило! – С тех пор, как Ты уехал, здесь все время плохая погода; почти все время идет снег. Каким пустым и вымершим кажется мне теперь все, с тех вор как я нигде не вижу Тебя. Прошла неделя с тех пор, как мы расстались, и это время уже кажется мне ужасно долгим. Дни у меня все же прошли довольно быстро, потому что у меня всегда много дел. Я должна поблагодарить Тебя от всего сердца, Ты так мил, что принимаешь участие в деле моего шурина, что даже добрался до министра. Ты такое милое, ангельски хорошее сокровище!

Также я надеюсь, что Твои поступки будут хоть немного полезны. Очень хотелось бы желать, чтобы эта история приняла благоприятный оборот для моего шурина; тогда можно представить, как должна быть неприятна ему как отцу эта безызвестность в вопросе существования.

Позавчера я была у ТЕПЛЕРА; он все еще нездоров, выглядит плачевно и жалуется на скуку. Делать доклады ему строжайше запрещено. Жена была очень любезна и пригласила меня однажды прийти на всю вторую половину дня, о чем я с удовольствием подумаю.

Госпожа ГШТИРНЕР уже вышла; но снова соблюдает постельный режим. ОТ госпожи КИНЦЛЬ я должна передать тебе самые сердечные приветы. С тех пор как ты уехал, еще не разу у меня не было никакой незначительнейшей неприятности. Она всегда очень сердечна и покойна. Готовка мне очень понравилась; физически это, правда, немного утомительно. Твоей матери и Едвиге прошу самым сердечным образом передать приветы и поцелуи. Завтра я непременно напишу твоей матери.

На этой неделе мне так и не довелось что-нибудь почитать или поучить. В то же время я должна была уделить много времени на то, чтобы многое наверстать, и в то же время, я должна была уделить больше времени девочке, которую я готовлю к переэкзаменовке. Это время для нее скоро закончится, так как у этой девочки экзамен в пятницу и к тому же совершенно отличный. Потом, у меня были разные скучные походы, чтобы сделать побольше служебных вкладышей; так как я, как я тебе рассказывала, заведую взносами на воспитание слежу, чтобы предоплату вносили своевременно. В первой половине дня на неделе я теперь по большинству на кухне у КИНЦЛЕЙ. Для себя я оставила в среднем 2 дня в неделю, когда я никуда не хожу; понедельник и пятница - самые подходящие дни. Для этого я здесь и туда хожу по вечерам.

Дорогой Луи, я шлю Тебе здесь в прилагающемся письмеце свои волосы, которые я прямо сейчас обрезала для тебя. Самые горячие поцелуи я передаю тебе через оба сердца. Ну, будь здоров и будь от всей души обнят и зацелован

Твоей

Тебя безгранично любящей

Йетти.

/знак сердечка/

 

 

Людвиг Больцман. Отрывки из писем (W. Höflechner (Ed.) L. Bolzmann. Leben und Briefe. Graz, 1994)

Больцман – Тёплер (самое первое упоминание об астме) 16.02.1879, Грац

...Моя астма проявилась в этот раз в значительно более тяжелой форме, нежели тогда в Трагёсе. Я вынужден был много дней провести в постели и почти три месяца чувствовал себя более или менее плохо; сейчас, к счастью, уже все хорошо. Это особенно меня раздражало, так как явилось большим препятствием в осуществлении моей в настоящее время объемной профессиональной деятельности. Поэтому и еще из-за ряда теоретических вопросов, которые нужно решить, я вряд ли смогу скоро приступить к проведению обширных экспериментальных работ. Тем не менее, я словом и делом поддерживаю сотрудников Института, за счет чего у меня и так дел достаточно.

 

 

Больцман – Альтхоф 16.17.1888 (после вынужденного отказа от места в Берлине по причине обострения нервной болезни (невропатии) и болезни глаз)

... После передачи прошения о моем вынужденном увольнении в Берлине меня днем и ночью мучает горькое раскаяние о принятии этого решения в таком возбужденном состоянии. Если вообще есть какая-либо возможность его отменить, я очень прошу сообщить мне об этом. Было бы слишком нескромно просить послать мне телеграмму со словами «поздно» или «еще есть время». В последнем случае я бы сам в конце этой недели поехал в Берлин, чтобы лично извиниться за свое поведение, причина которого в нервной болезни, которая уже во второй раз распоряжается моей жизнью...

 

 

Больцман – Аррхениус 1.3. 1899, Вена

Дорогой коллега!

Простите меня, что я так поздно отвечаю на Ваше милое письмо и поздравления. Перед новым годом я чувствовал себя плохо и совсем не мог писать, особенно по рабочим делам, так что я только сейчас дошел до письма. Здесь в Вене все очень скучно; научная жизнь вялая, главную роль играет политическая агитация, и даже на уровне политики наблюдается явный спад. Так что я тоже в своей научной деятельности не могу сойти с мертвой точки, и мне не хватает энтузиазма...

 

Больцман – Холл 13.5.1899, Вена

...В Вене мне плохо. С одной стороны венский климат плохо влияет на мое здоровье, с другой стороны, в Вене у меня мало возможностей заниматься любимым делом – свободно выступать с лекциями по науке, я вынужден основное время тратить на обучение новичков. Это сделало меня нервным...

 

Больцман – Оствальд 8.3.1900, Вена

...я все больше и больше не удовлетворен ситуацией в Вене. Студентов с большим потенциалом совсем нет, что впрочем не удивительно, так как в Вене уже 7 докторов физических наук ждут места. И мне приходится обучать кандитатов в учителей гимназии, чье понимание высшей теории практически равно нулю, и которые еще и сами вышли из хорватских или словенских гимназий...

 

Больцман – Винер 30.4.1900, Вена (о предложении работать в Лейпциге)

...я мог бы возглавить спроектированный Вами институт теоретической физики, только у меня есть некоторые сомнения в том, что именно я являюсь тем человеком, который сможет успешно управлять и развивать его, поскольку у меня сейчас снова начался приступ мучительной невростении...

 

Больцман – жене Хенриетте Июль 1900, Зебоден

Дорогая мама!

Это так ужасно для меня, что мы так далеко друг от друга. У меня здесь есть санитар, ... а так кроме него и милосердных сестер совсем не к кому обратиться, врач мало мной занимается... Я плохо сплю и совсем вне себя от горя.

Если кто-то приедет за мной, мне можно спокойно уехать отсюда, но только не одному. Пожалуйста, мама, приезжай или пусть кто-то другой приедет. Пожалуйста, посочувствуй мне, и не проси никого, просто сама люби меня.

Пожалуйста, прости мне все! Целую крепко,

Твой Луи.

Разумеется, тебе скажут, что после лечения здесь я выздоровлю, но это совершенная неправда.

 

Больцман – Ланг (генеральный секретарь Академии наук в Вене) октябрь 1900, Лейпциг

... В последнее время в Вене я так нервничал, что сам не верил тому, что делал, в результате чего пропустил все прощальные встречи, уведомления о своем уходе и вообще, сам того не желая, вел себя неприветливо. В связи со всем этим приношу свои извинения. Особенно прошу Вас, нашего глубокоуважаемого господина президента, а также всех других членов Академии по этой причине не держать на меня зла...

 

Больцман – Гиббс 19011, Лейпциг

Глубокоуважаемый господин!

Я очень огорчен, что по болезни не могу принять участие в 200-летнем юбилее Колледжа Yale (Yale College) и благодарю за присуждаемое мне звание [почетного доктора]...

 

Больцман – Винер 3.1.1903, Вена

Дорогой господин Коллега!

Простите меня, что от меня так долго не было вестей; но я был так занят новой организацией моего Института, а также моего новоприобретенного небольшого дома, что не имел времени написать ни строчки. Я очень часто вспоминал моих бывших коллег в Лейпциге, которые так тепло ко мне относились. Я очень сожалел о том, что в Лейпциге, где меня так по-дружески принимали, и где у меня было хотя и немного, но все же несколько очень трудолюбивых студентов, я все-таки не мог чувствовать себя хорошо. Было ли дело в болотистом климате, который в холмистой Вене все-таки совсем другой, или в несколько чуждом для меня северно-германском протестантском образе жизни, или в чем-то другом, я сам не знаю; но сейчас мне снова лучше...

 

Больцман – Брентано 26.12.1904, Вена

...я снова стал жертвой этой столь неприятной нервной болезни, причиной которой в данном случае в первую очередь стала философия. Поскольку, с одной стороны, слишком долгие размышления об этих абстрактных, если не сказать запутанных вещах действуют мне на нервы; я больше привык к работе над конкретными, независимо от думающего субъекта направленными на самих себя областями. Кроме того, моя лекция не имела желаемого успеха...она была слишком математической, и многие слушатели не посещали ее...

 

Больцман – Брентано 6.3.1905, Вена

...с осени я страдаю катаром носа, уха, легких и желудка... Во Флоренции большинство не страдает катарами, или там, как и в Вене, все болеют гриппом? Как Вы думаете, мог бы я провести там месяц апрель один, вдали от уличной пыли, в каком-нибудь маленьком доме? Можно ли найти что-нибудь в этом роде за городом? Было бы хорошо не очень далеко от Вас, чтобы я мог иногда заезжать в гости. Стоимость и сама квартира не принципиальны; только мне нужен кто-то, кто смог бы за плату читать мне вслух и записывать под диктовку по-немецки. Возможно ли это во Флоренции?...

 

Больцман – Брентано 28.3.1905, Вена

... Я рассматриваю это как судьбоносное стечение обстоятельств, что я именно в эту пасху буду жить у вас2, когда я поставил себе цель написать свою первую книгу по философии. Будут ли для этого у меня физические и душевные силы? Да поможет мне Господь!...

 

Больцман – Брентано 16.1.1906, Вена

Глубокоуважаемый господин Коллега!

К сожалению, в данный момент я чувствую себя очень плохо, и именно поэтому спешу написать Вам ответ на ваше милое письмо, поскольку, зная себя, иначе потом долго не дойду до этого.

Как раз под Рождество меня мучили плохое самочувствие и надоевшие боли, из-за которых я 14 дней не мог выйти из комнаты. Мне уже лучше, но от болезни осталась глубокая душевная депрессия. Как я Вам завидую с Вашим постоянным солнечным расположением духа и удовлетворенностью всем вокруг. Вы действительно настоящий философ. Мне уже тоже 62 года, а я не достиг еще душевного покоя. В таком унылом состоянии я вижу свою философскую позицию тоже в черном свете, и вообще возможность философского познания в целом...

 

Больцман – Мейер Февраль 1906, Вена

Дорогой господин Доктор!

К сожалению моя астма снова ухудшилась, так что я сегодня и завтра не смогу читать...

 

Больцман – Буххольц Март 1906, Вена

Уважаемый Господин!

Извините меня, что я так поздно отвечаю на Ваши два письма. Меня долго не было в Вене, и я сейчас я так плохо себя чувствую, что не могу читать лекции. Поэтому я так поздно получил Ваши письма...

К сожалению, я совсем плох и несчастен... 

1 Точная дата письма неизвестна

2 Брентано пригласил Больцмана остановиться у него.

 

 

Людвиг Больцман (1): Последние годы его жизни

 Стр. 243

Собственноручное письмо Вильгельма фон Хартеля к министру финансов от 3-го декабря 1901 г.

«Когда Больцман летом 1900 года сообщил о своем намеренье последовать приглашению Лейпцигского университета, было предпринято все возможное, дабы побудить его остаться; однако Больцман, осознающий свое авторитетное положение в научном мире и наделенный едва ли не болезненным тщеславием, по каким-то неопределенным причинам пришел к мнению, что в Вене его способности не проявляются в полную силу и что в другом месте его ожидает преподавательская и научная деятельность, увенчанная большими успехами; после долгих колебаний Больцман все-таки решился уехать в Лейпциг, где он, после высочайшего освобождения от профессорской должности в Вене от 14 июля 1900 года, с зимнего семестра 1900-1901 года приступил к преподаванию. Вскоре после этого дружные с ним коллеги в Венском университете получили сообщение о том, что в Ляйпциге он нашел вовсе не то, на что рассчитывал и что он, оказавшись в новых, непривычных для себя условиях, чувствовал себя еще более неудовлетворенным, нежели в Вене; вначале едва высказанное пожелание вернуться в Вену крепло в Больцмане тем сильнее, чем долее он оставался в Лейпциге и чем более со стороны его друзей указывалось на то, что для его возвращения возникают первые преграды.

Понимание того, что приняв профессуру в Лейпциге он совершил ошибку, постепенно возрастало у Больцмана до такой степени, что он самым решительным образом стремился к возвращению в Вену; ощущение того, что его новое решение будет принято с сомнениями и недоверием, даже заставило Больцмана в его письмах в факультет и ко мне лично недвусмысленно поклясться, что в случае его возвращения он не имеет больше намеренья покидать Вену.

В полном согласии с высказанном факультетом мнением, что получение вновь такого бесспорно значимого ученого как Больцман послужило бы для Вены только украшением, и в рассуждении того, что возвращение Больцмана, чей уход обсуждался в широких общественных кругах, стало бы своего рода компенсацией, я готов, при условии достаточных финансовых возможностей, выступить в пользу его возвращения перед Е[го] Величеством.»

Хартель понимал значение своего ходатайства, хотя финансовая нагрузка, за исключением возмещения за жилье, означала лишь восстановление статус-кво; ему однако казалось, что «завоевание такой выдающейся мощности как Больцман полностью оправдывает согласие на особенные поощрения.»

Стр. 244

Поскольку ему казалось «завоевание Больцмана для Венского университета, потерявшего особенно в последнее время многие знаменитейшие имена, превосходно подходящим для того, чтобы показать яркий пример постоянной заботы преподавательского корпуса об интересах и славе этого высшего учебного заведения», он особенно настоятельно просил министра финансов о понимании. (11)

Насколько проблематична однако была ситуация становится ясно из того, что министр, «поскольку получили распространение неудобные новости о неврастеническом состоянии Больцмана, конфиденциально расспросил профессора др. Вагнера фон Яурегг, имевшего возможность его обследовать и лечить, и получил от него успокоительный ответ». Хартель чувствовал себя обязанным сообщить об этом министру финансов – отметив, что «и эти слухи, дошедшие до Заксена, не послужили препятствием для тамошнего правительства настоять на приглашении Больцмана в Лейпциг на условиях гораздо более тяжелых, чем те, которые я теперь испрашиваю».

Стр. 246

Из доклада Вильгельма фон Хартеля Его Императорскому Величеству от 20 мая 1902 г.

«Я позволил себе в подробной манере изложить мотивы, побудившие в свое время Больцмана принять приглашение Лейпцигского университета Лейпцига; я уже тогда считал необходимым особо подчеркнуть беспокойный нрав, которым наделен этот выдающийся ученый, и что его едва ли не больное тщеславие вызывает в нем дурное состояние духа, в обоснованности которого он вряд ли способен дать отчет самому себе, и что он, совершенно растворяясь в своем стремлении к высочайшим научным целям, принимает решения, которые он после желает отменить. Было упомянуто, что Больцман, ознакомившись поближе с будущим местом работы, стал вновь колебаться в своем намеренье перехода в Лейпциг, и что он все же посчитал нужным соблюсти приличия и выполнить уже озвученное решение принять это приглашение. […] Если, таким образом, даже при условии приношения существенных жертв, удастся получить обратно этого первоклассного научного корифея для Венского университета, потерявшего за последние годы некоторых из его прославленных имен, то это, без сомнения, станет новым доказательством мудрого попечения Вашего Величества об интересах и славе Венского университета, и, более того, о способствовании развитию науки в целом. Ввиду ситуации, когда многие выдающиеся ученые нашей страны были приглашены преподавательскими корпусами германской империи работать в университетах на блестящих условиях, не только в научных, но и широчайших, имеющих отношение к университетской жизни общественным кругам будет принято с патриотическим удовлетворением известие о том, что человек с такой повсеместно признанной мировой славой как Больцман, после того, как он дважды работал в немецких университетах, после того, как многие иностранные преподавательские корпуса боролись за него, возвращается, все еще побуждаемый глубоко укорененной в нем любовью к отечеству, ради того, чтобы преподавать на своей родине и радовать научный мир бесценными плодами своего духовного труда.

Однако, в последнее время получили распространение слухи, будто бы психическое состояние Больцмана дает повод к серьезному беспокойству; в отношении этого я, опираясь на надежную информацию, собранную мной у наших и зарубежных врачей, к которым за консультацией по поводу своего неврастенического заболевания обращался Больцман, могу с радостью уверить, что опасения подобного рода абсолютно беспочвенны. Даже если нервное состояние Больцмана, возникшее в результате чрезмерного интеллектуального напряжения, для него самого может быть очень обременительным и мучительным, оно никогда не мешало ему следовать своим преподавательским обязанностям с взыскательной добросовестностью и во имя богатейшего

 Стр. 247

наставления его слушателей; что Больцман постоянно занят научной деятельностью и наилучшим свидетельством того, каким признанием он наслаждается в этой связи, является премия в 12000 марок, полученная им недавно за одну из его работ (из фонда Вальбрух); с тех пор Больцман уже опять работает над большим трудом.

Так же и опасение, что Больцман вновь покинет Вену, кажется мне не имеющим под собой никаких оснований, поскольку педагогический корпус германской империи вряд ли будет еще рассчитывать на Больцмана после того, как он, покинув Мюнхен и в свое время отказавшись от уже совершенного назначения в Берлин, теперь вернется из Лейпцига в Вену; я же со своей стороны, при Высочайшем одобрении моего всеподданнейшего прошения, не премину ясно и недвусмысленно отметить в декрете о назначении Больцмана его неоднократно данное честное слово более не покидать Вену и, соответственно, не следовать иностранным приглашениям, благодаря чему он будет в высочайше степени морально обязан окончить свою академическую карьеру в Вене.» В завершение министр даже просил императора «пожелать извинить в некотором отношении странное поведение Больцмана, оправданное особым своеобразием душевного предрасположения этого выдающейся ученого, живущего исключительно своей наукой».

Артур Шустер утверждал в 1925 г., что Хартель рассказывал ему лично, как он убедил упирающегося императора согласиться на возвращение Больцмана: «В конце концов фон Хартель решился на последнюю попытку и попросил у императора разрешение задать гипотетический вопрос. Получив позволение, он спросил следующее: ,если бы любимой балерине Вашего Величества случилось сбежать и, после годового отсутствия, она захотела бы вернуться, приняли бы Вы ее?‘ Император признал, что он бы, вероятно, принял. ,Я прошу обратить Вас внимание на то‘, сказал министр, ,что

Стр. 248

Больцман значит для университета то же, что любимая балерина для Вас‘. Франц Иосиф рассмеялся и уступил.»

Стр. 250

Жилье в Вене ЛБ имел уже не в институте, а в доме в так называемом «коттаже» - 18. Квартале Вены – на Хайцингергассе 26, приобретенном, согласно Штефану Майеру, следующим образом: «Дом в коттаже он приобрел после своего возвращения из Лейпцига. Рассказывали, что он говорил о покупке. ,Я вошел в магазин и спросил: есть ли у вас еще

Стр. 251

один домик? Они сказали: да. Я спросил, сколько домик стоит, они назвали цену, я заплатил и ушел. И оказалось, что я совсем позабыл узнать адрес моего домика.‘ Дело действительно произошло практически дословно таким образом, как он мне рассказал. Он был очень счастлив у себя дома, на Хайцингерстрассе 26.»1

Проживание вне института очень приветствовалось женой ЛБ, поскольку это заставляло его гораздо чаще, чем раньше, покидать дом, так что он больше двигался и чаще тем или иным образом был вынужден общался с людьми.

Об общественной жизни на Хайцингергассе со своей стороны рассказывал Штефан Майер:

[*] «Для меня незабываемы приглашения к Больцманам из-за их невероятной наивности и беспомощности. Однажды я был у Больцманов вместе с Йегером2 в честь присутствующего Нернста3. Подан был угорь, снять кожу с которого никому не удавалось, и без забавного вмешательства Нернста ситуация оказалась бы сложной. Однажды к полднику было приглашено большое количество гостей. При их прибытии хозяйка была занята на кухне. Больцман и его дочь Генриетта были на месте, однако никто из них не говорил ни слова. Присутствующий генерал Обермайер взял в результате функцию приветствия гостей на себя. Через некоторое время Больцман встал и сказал: ,Мне нужно посмотреть, где моя жена‘, исчез и достаточно долго не возвращался. В другой раз в подобной ситуации он так же ничего не говорил, встал во время полдника, взял поднос с конфетами и ушел со словами: ,Что ж, детям тоже чего-нибудь хочется‘. Незапамятным для меня остался так же и возглас госпожи Больцман, когда на одном подобном полднике Лампа4 сообщил о помолвке своей сестры: ,А как же это так делается, что девушка обручается?!‘

Генриетта Больцман сама рассказывала зимой 1902/03 г. своей дочери Иде о демонстрации ламп Нернста:

[*] «Папа получил от профессора Нернста в подарок лампы, которые доставляли ему большую радость; на последнем заседании бывшего Физического общества он пригласил господ посмотреть у него дома эти лампы в воскресенье в 7 часов, поскольку они являются раритетом. Секретарь

Стр. 252

общества разослал 55 письменных приглашений. Мы накрыли буфет с холодной закуской и 50-ю литрами пива. Пришло, однако, только 7 человек…».

Стр. 268

Психическое и физическое состояние ЛБ изменялось. Заботы по обустройству дома на Хайцингерштрассе 26 и уют жизни в собственном доме с «достаточным местом, обустроенным конечно не с роскошью, но с бóльшим комфортом, нежели обычно свойственно съемным квартирам […], благотворные покой и тишина, будто бы где-нибудь загородом» позволяли ему чувствовать себя спокойно и уютно, и находить необъяснимым тот факт, что он настолько нехорошо чувствовал себя в Лейпциге. «Была ли это вина болотного климата, отличного от холмистой Вены, или же более чуждого мне северо-немецкого протестантского образа жизни, или же чего-то еще, я теперь и сам не знаю; однако теперь я вновь чувствую себя лучше.» Еще большее улучшение ЛБ ожидал для себя от пользования садами в теплое время года. После своего возвращения в Вену ЛБ, прервавший совместные занятия музыкой с Оствальдом5 в Лейпциге, еще в течении трех лет брал уроки игры на фортепьяно.

Это положительное состояние продлилось, однако, недолго и уже весной 1903 появились новые проблемы, очень удручавшие его жену – и возможно совпавшие по времени с решением о преемнике Маха6.

Стр. 270

О вечере дня рождения [1904] в 1944 году Штефан Майер писал Бенндорфу7: «На этом вечере он держал речь, которую начал с рассказа о том, что родился в ночь с Великого поста на Пепельную среду, и этот контраст отразился на всей его жизни. Мне кажется, что он этим сам себя охарактеризовал превосходнейшим образом.»

1 При указании адреса в тексте встречаются разные названия: Хайцингергассе и Хайцингерстрассе.

2 Немецкий биолог и публицист Густав Эбергард Йегер (1832-1917)

3 Немецкий физик и химик Вальтер Нернст (1864-1941)

4 Австрийский физик Антон Лампа (1868-1938)

5 Немецко-балтийский химик и философ Вильгельм Фридрих Оствальд (1853-1932

)6 Австрийский агрохимик и энолог Эдмунд Мах (1846-1901)

7 Австрийский физик Ганс Бенндорф (1870-1953)

 

 

Людвиг Больцман (1): Последние годы его жизни

 Общая картина его состояния в те годы.

Психическое и физическое состояние в последние годы его жизни в Вене было крайне неустойчивым. Он плохо видел, астма ухудшилось, несколько раз у него был бронхит, и ко всему этому добавились проблемы с почкой и мочевым пузырю. Его тучность врач тоже оценил проблемой. Что касается его психического состояния, то у него заметно усиливалась неврастения, которая, однако, была прерванной периодами эйфории и сильного стремления к самоутверждению (например осенью 1905 г. после пребывания в США) ЛБ видимо сам осознал неврастению проблемой и несколько раз привел ее в качестве извинения за его поведение к другим людям (что было в это время не принято). Штефан Майер сказал, что сам ЛБ назвал свою болезнь «солипсизм» и очень от нее страдал. С 1900 г. эти психические проблемы практически постоянно присутствовали. В науке эти годы оказались не плодотворными, он опубликовал мало статьей, и важных открытий или развития каких-либо теорий уже не было.

ЛБ как физик

ЛБ видимо никогда не пытался создать «свою школу» , его «беспрестанная сосредоточенность на некоторых из сложнейших проблем физики» сделала это наверно и невозможно «и несмотря на своей общительности, ЛБ наверно все-таки остался воином-одиночкой в поле.» (267)

похороны:

Он был похоронен в маленьком кружке на кладбище Дёблинг. По словам Майера, только один физик, некий Йегер (Jäger) присутствовал на его похоронах. 20 лет после погребения, eго тело было эксгумировано и перенесено на место почетного захоронения. В 1933 г. город Вена ему поставил Надгробный памятник на центральном кладбище Вене. Уже в 1912 г. в его чести поставили памятник во дворе Венского университета.

Стр. 274

(Обобщение: Академия наук г. Сан Луи выбрала 17 октября 1904 г. ЛБ своим почетным членом, что побудило ЛБ совершить путешествие в США в сопровождении своего сына Артура Людвига. Совершив переход через океан по маршруту Гамбург-Нью Йорк (и обратно), он посетил Филадельфию, Вашингтон, Детройт, Чикаго и Сан Луи, по дороге посмотрев Ниагарские водопады. После его возвращения в Вену в ноябре 1904 г. он, по просьбе редактора «Умшау», написал комментарий на опубликованный вариант лекций Оствальда, в которых тот попытался объяснить состояние счастья физиологически-энергетическим процессом, выраженным в математических формулах. Стр. 273-274)

«ЛБ уже в первых своих замечаниях отнесся к методу Освальда крайне отрицательно; считая кроме прочего, что Оствальдовская энергия основана «лишь на неверном понимании идей Маха»; после прочтения же печатного варианта лекций он оставил всякую сдержанность: «Потому что когда ученый такой славы и такого влияния, как Освальд, наносит такой удар по точному методу, сложившемуся на протяжении веков и доказавшему, что он единственно ведет к поставленной цели, то это не шутка». Не шуткой это было для ЛБ еще и потому, что он счел себя едва ли не лично упомянутым в разделе, где Оствальд писал о важном для него «чувстве сопротивления»: «Противоположное состояние представляет собой неврастеник. У него чувства сопротивления эксцессивно завышены; он не в состоянии принять даже самое незначительное решение, поскольку не может побороть обратное сопротивление […] и принадлежит к несчастнейшим людям, какие только есть на свете». О дальнейших личных контактах ЛБ и Оствальда сведений нет никаких.

Стр. 288

(Период 1904-1906, ЛБ чувствует себя плохо)

Возможно, что в это время ЛБ на некоторое время покидал Хайцингергассе и жил в институте, как описывал Штефан Майер:

«[…] еще негигиенично и переехал в институт. Я предполагаю, что уже тогда он думал о добровольном уходе из жизни. Он, к примеру, собирал каучуковые шнуры, значение чего я понял лишь в последствии. […] В последнее время он был очень подавлен и постоянно уверял: «из меня ничего не получится». Если ему говорили, что из него уже кое-что получилось, он не обращал внимания. Тогда он жил уже не дома на Хайцингерштрассе, а иногда импровизированно в одной из комнат института.»

Судя по всему, больше не оставалось стимула, способного поправить состояние ЛБ – даже получение солидно дотированной премии «За высочайшие достижения в области естественных наук» не могло его мотивировать. Уже в марте 1906 г. его состояние было настолько плохим, что он временно не мог читать. Потребовалось, однако, еще более существенное ухудшение, для того чтобы декан Пернтер счел необходимым 5 мая 1906 г. сообщить в министерство, «что г-н проф. др. Людвиг Больцман болен тяжелой неврастенией и, согласно врачебным предписаниям, не может заниматься какой-либо научной работой. В Институте теоретической физики как институт, так и лекции в достаточной мере обслуживаются ассистентом и приват-доцентом др. Майером.

Таким образом, выпадают только лекции по естественной философии, что, однако, не является насущной потребностью.» Других новостей больше не было.

 Стр. 289.

(Обобщение: О смерти Больцмана существовало и существует множество слухов – начиная с вины Маха вплоть до совершенно бессмысленных. Так, например, ходил слух, что ЛБ повесился в Дуйнской церкви. В этом случае церковь должны были освятить заново, о чем нет никаких сведений; память же о гостинице, где повесился ЛБ, хотя самого здания уже и не существует, жива в Дуйно до сих пор.

Среди некрологов особо выделяются речи физиков.)

Что касается личной характеристики, то стоит выделить мюнхенца Карла Войта, отметившего ЛБ как человека, чьи «мышление

Стр. 290

и чувства были исполнены научной работы, так что остальному не находилось больше места. Поэтому обычаи и привычки заурядной жизни остались для него неизвестны, и он оказывался перед ними чужаком; в этом отношении он был удивительной простоты и детскости, стоявших в пронзительном контрасте с высотой его духа.»

Стр. 291

Пожалуй, самые верные слова нашел Теодор де Кудре, преемник ЛБ в Лейпциге:

«Как мы приходим в этот мир без собственного участия, так и кажется нам естественным, что человек уходит из него без содействия со своей стороны. А там, где встречаемся с обратным, мы предполагаем предшествовавшее тому тяжелое страдание. Если же кто вследствие врожденного нервозного сложения уже прежде много раз был вынужден перебарывать столь тяжелые душевные депрессии, и если мир обязан ему столь многим, сколь многим он обязан существованию и деятельности Больцмана, то надолго остаемся мы в задумчивости и уважение побуждает нас к молчанию.»

 

Людвиг Больцман (2): Лейпциг, 1900-1902

 

·         На факультете он ничем не отметился.

·         С июля до конца октября 1901 г. он путешествовал вместе с сыном Артуром по Средиземному море. Путешествие должно было улучшить его «тогда уже очень измученное душевное состояние», однако ЛБ, будучи достаточно полным, страдал от жары. (пункты назначения: Гамбург – Лиссабон – Алжир – Мальта – Константинополь - Бандырма – Кавала – Одесса - Лейпциг)

·         В науке он практически ничего не достигал в это время.

·         Большинство времени он посвящал усилиям вернуться в Вену.

 Стр. 203

(Оствальд планирует образовать в Лейпциге ординаторскую профессуру по теоретической физике и пригласить на это место ЛБ)

ЛБ – Оствальду от 9 декабря 1898 г.

«Я не премину заявить, что, как я уже говорил своим немецким и венским коллегам, я не рад быть в Вене, сожалею, что вернулся из Мюнхена в Вену и даже старался предпринять безуспешную попытку вернуться в Мюнхен на тех же самых условиях, на которых мне было предложено там остаться. Это по причине гораздо меньшего количества студентов, готовых к исключительно научной работе, полного отсутствия собраний и товарищеских объединений, в которых

Стр. 204

можно почерпнуть научное вдохновение; кроме того, мне мешают беспокойство политического положения в плодотворном для моей работы научном собрании.1

Поскольку я не сомневаюсь, что в отношении всего этого Лейпциг так же удобен, как и Мюнхен, то я при соответствующих обстоятельствах был бы с радостью расположен сменить мое место в Вене на ординаторскую профессуру по теоретической физике в университете Лейпцига, разве что мои требования были бы немалыми, поскольку в Вене я довольно хорошо обеспечен.

(В Лейпциге дела затягиваются и супруга ЛБ призывает Оствальда весной 1899 г. приложить больше для назначения ее мужа в Лейпциг)

Генриетта Больцман – Оствальду

«Многоуважаемый господин [Оствальд]!

Ваше известное мне дружеское и любезное расположение придают мне смелости сказать Вам, как счастлива была бы я, произойди назначение моего мужа в Лейпциг. Супруг мой глубоко раскаялся в своем отъезде из Германии и желал бы вернуться обратно. В Мюнхене он был очень доволен и чувствует себя здесь глубоко несчастным. Здесь он лишен научных сношений, побуждений и здешняя формализованная деятельность, будто школьного директора, ему отвратительна. Это подавленное состояние оказывает на него неблагополучное воздействие и мои подрастающие девочки очень от этого страдают. […]»

Стр. 207

(12 марта 1900 декан Лейпцигского университета Сиверс, а так же Оствальд, Вунд, Брунс, Хёльдер, Нойман и Винер подали заявление в Дрезденское министерство культуры с предложением назначения на освобождающееся профессорское место ЛБ)

«[…]

Это настолько же проникновенный и полный сил, как оригинальный и полный идей, невероятно увлекательный ученый, представляющий то направление теоретической физики, которое, в противоположность к так называемой математической физике, озабочено прежде всего физическим содержанием и живой связью с экспериментальной физикой и рассматривает математику как средство, а не как самоцель. Поскольку более математическое направление так же блестяще представлено в нашем университете, то назначение Больцмана в Лейпциг разом поставило бы университет на первое место по этому предмету.»

ЛБ рассматривался как «главный представитель кинетической теории в физике и химии», и поскольку Лейпциг «уже имеет главного представителя энергетического направления, то представляется очень интересная перспектива для способствующего науке обмена мыслями с обоих направлений. Коротко говоря, назначение Больцмана придало бы университету Лейпцига еще больше блеска и сделало бы его еще более притягательным».

Стр. 208

Из объяснительной записки декана университета Сиверса государственному министру, в основу которой легли рассуждения Оствальда, от 13 марта 1900 г.

«Наконец, следует упомянуть о том, что редко философский факультет так единодушно желал бы назначения нового коллеги и с такой радостью ожидал бы возможного вступления в свои ряды выдающегося человека, как в данном случае. Это справедливо в первую очередь для его ближайших коллег, особенно для представителя экспериментальной физики; однако и другие, менее близкие ему члены факультета высказались тем же образом.»2

Стр. 211

(Хартель оправдывается перед императором за ЛБ, подавшего в отставку)

Хартель – императору от 4 июля 1900

«[…]

Причина этого решения, стоившего ему, как он уверяет сам и как показывает время, прошедшее с момента подачи его прошения об отставке, тяжелых душевных переживаний, не имеет ничего общего с тем, что он якобы был недоволен своим материальным положением или же ожидал от назначения в Лейпциг каких-либо особых уступок в этом смысле; побуждает же его покинуть Вену, с одной стороны, его неприятие жизни в большом городе, предъявляющей особенно в социальной сфере требования, к которым он не испытывает особой симпатии. […] Второй и важнейшей причиной его решения является то, что этот ученый, осознающий свое авторитетное положение в научном мире и наделенный едва ли не болезненным тщеславием, стремясь завоевать в научном мире полное признание, по каким-то неопределенным причинам пришел к мнению, что в Вене его способности не проявляются в полную силу и что в другом месте его ожидает преподавательская и научная деятельность, увенчанная большими успехами;3 […]

Для Венского университета, потерявшего в последние годы многих выдающихся сотрудников и почти всегда по финансовым причинам, уход Больцмана означает тяжелую потерю; по правде говоря, она заключается в первую очередь в том, что университет не сможет более считать блестящее имя Больцмана среди своих и уже не будет своего рода родиной для его новаторских работ; в преподавательской работе его уход будет менее заметен, поскольку он мало занимался подготовкой будущих учителей и почти полностью концентрировался на том, чтобы инструктировать в исследовательских методах тех, кто решил посвятить себя физической науке,

Стр. 212

и передать им что-то новое из богатейшего клада своих знаний.»

(Хартель ведет через посредника, знаменитого офтальмолога Фукса, переговоры с колеблющимся ЛБ на предмет его возвращения в Вену)

Ернст Фукс министру от 10 августа 1900 из Зеебодена:

[…] Поскольку Больцмана не было дома, мне выдался случай наедине переговорить с его лечащим врачом, доктором Фазаном. Он рассказал мне, что Больцман вследствие его назначения в Лейпциг был настолько преследуем мыслями о самоубийстве, что Фазан настороженно следил за тем, чтобы он совершал свои прогулки только в сопровождении. Фазан ожидает, что Больцман успокоится, и в целом в отношении неврастении дает положительные прогнозы, поскольку симптомы непосредственного психоза отсутствуют. Больцман пришел во второй половине дня и просил меня, выразить его глубочайшую признательность Вашей светлости и сообщить, что он будет просить о своем восстановлении в письмом, которое он направит непосредственно в Вену.

Стр. 213 (I)

В нем он укажет, что отсутствие лаборатории в Лейпциге заставило его понять, что там он не найдет всех необходимых условий для своей научной работы.

[…]»

Фукс Хартелю от 12 августа:

«В качестве дополнения к моему позавчерашнему письму я позволю себе сообщить, что сегодня во второй половине дня я собирался посетить Больцмана, дабы осведомиться о его здоровье и узнал, что позавчера вечером он неожиданно уехал после того, как он несколькими часами ранее был у меня и говорил, что собирается писать Вашей светлости. Куда он уехал, никто сообщить не мог. Я желал бы, чтобы он не совершил необдуманного поступка, чего можно ожидать при его теперешнем состоянии.

Я позволю себе подчеркнуть, если это не было ясно из моего предыдущего письма, что я не самовольно направил Вашей светлости мое первое письмо, но по настоятельной и безотлагательной просьбе Больцмана.»

Хартель получил потрясенное недатированное письмо ЛБ, написанное, вероятно, после 20-го августа:

«Ваша светлость!

Я настоятельно прошу простить мне то, что я доставил Вашей светлости столько хлопот. По отношению к надворному советнику Фуксу я выразил свое твердое намеренье остаться в Вене, если мне будет предоставлена такая возможность, и поэтому просил его к Вам писать. Я находился в это время в санатории, который я оставил, так и не поправившись. Так что я не могу ответить на Ваше требование, дать Вам другие объяснения для изменения моего решения, кроме моей мучительной болезни, поскольку они не отвечали бы действительности. Кроме того, сегодня я получил декрет о моем назначении из Дрездена, так что должен полагать себя связанным этим обязательством и не могу более надеяться на мое место в Вене.

Прося еще раз о прощении, подписываюсь с выражением моего глубочайшего уважения, Вашей светлости преданнейший

Профессор Людвиг Больцман»

1 ЛБ имеет ввиду политические конфронтации, спровоцированные языковыми предписаниями Бадени и временно сопровождавшиеся даже беспорядками в парламенте.

2 К этой записке в качестве доказательства было приложено письмо ЛБ из Вены Оствальду от 3.3.1900; Оствальд просил министра о возвращении письма по прочтению.

3 Пассаж слово в слово будет повторен в докладе Хартеля к министру финансов от 3.12.1901 г.